Раненый целитель: Контрперенос в практике юнгианского анализа

Это сон напоминает сновидение о предыдущей пациентке Ф. (с. 81), а также имеет что-то общее со сном Д. (п. 8, с. 143), в котором она играет с отцом в игру «секс и брак». Одной из сложностей работы, основанной на контрпереносе, является ситуация слишком сильного слияния на протяжении долгого периода анализа, и это в особенности касается клиентов, которые являются жертвами инцеста. Я, конечно же, воспринимал Д. как вторгающуюся в мое пространство (так же как у нее был страх проникновения), и иногда отстранялся или пытался контролировать ее (она сама поступала точно также в отношении меня и других). Но мы, очевидно, были ближе, чем я думал, и она действительно проникла вглубь моей души.

А что же в этой ситуации чувствовал я? Затхлый коттедж напомнил мне дом моего детства и раскол между чувствами печали, любви и ненависти в семейной обстановке и во мне самом (что было весьма схоже с ситуацией Д., хотя и проявлялось в менее радикальной и более контролируемой форме). Соответственно, во сне мы переживали колебания между «слишком горячо» и «слишком холодно», которые были как раз тем, чего я боялся в ней, и чего она боялась в своих отношениях с мужчинами. Я не думал раньше вообще о своем гневе на Д., и тем более, о его конкретных личностных и исторических аспектах. И я также совершенно не осознавал ее возможной привлекательности. Этот компенсаторный сон показал мое стремление (и потребность) к большей ясности в этих вопросах и необходимость подходящих аналитических рамок. Он как бы призывал к осознанию моего собственного соблазняющего, интеллектуализирующего, и даже провоцирующего поведения, для того, чтобы получить возможность лучше регулировать эмоциональную атмосферу в анализе. Термостат нуждается в хорошей настройке, т.к. огонь («жар»), дающий энергию для алхимической трансформации, должен быть нужной температуры.

Чтобы возник психологический контейнер, неизбежно происходит взаимопереплетение личных историй обоих участников coniunctio. Аналитик должен быть втянут туда — пойман на крючок.

10. Вслед за моим сном, Д. сообщила на сессии о сильном побуждении сосать свой большой палец, а также рассказала следующий сон:

Я — динозавр и откладываю большое белое яйцо. Я одновременно являюсь ими обоими.

Она подумала, что этот сон показывает как «старое „я“ меняется на новое... и это хороший знак». Я согласился, размышляя про себя по поводу примитивного, архаичного уровня образности, на котором происходит ее перерождение, и регрессивной, нечеловеческой природы ее идентичности. Это автономное само-сотворение видимо было для нее более надежным и подходящим слиянием, чем слияние с матерью (матерями), отцом, или мною. Похоже, тут происходит отход от первоначальных, негативных состояний слияния.

Тем временем, я обнаружил, что в контрпереносе ощущаю меньше угрозы от этой доисторической «Большой Мамы», которая, как я раньше боялся, может сожрать, убить меня или убить себя. Ее фантазии о том, чтобы найти мой домашний адрес и отыскать мой дом теперь выглядели скорее интересными, чем пугающими. Когда она предложила, чтобы я пришел послушать ее публичное исполнение, я мягко отклонил приглашение, но чувствовал, что вполне допускаю такую возможность, и рассказал ей, что видел объявление j ее концерте. Я стал иначе смотреть на нее.

Обсуждение

Установление лучшего баланса внутри терапевта дает возможность более свободного проявления эмпатии и зеркализации. Здесь, похоже, происходят синхронные изменения у пациента и терапевта. Ее признаки внутреннего обновления совпали с тем фактом, что я, в свою очередь, частично благодаря самоанализу, смог воспринять ее фантазии символически, а не со страхом. То есть, я уже больше не боялся, что она воплотит свои фантазии в реальность. Здесь происходило последовательное движение с парадоксально позитивным эффектом: когда я, после своего сновидения, разобрался в своих проблемах с границами, стало возможным более полное соединение в фантазии. Мы стали более способны работать в «безопасном символизирующем» поле, о котором говорил Гудхарт.

11. Пробудившаяся контрпереносная способность меньше обижаться на нее и относиться к ее словам не так конкретно — на самом деле, меньше застревать в примитивном «мистическом соучастии» — продолжала расти, хотя и не без резких подъемов и спадов. Когда Д. захотела вырвать мои растения, я вместе с ней смог пофантазировать о «вырывании с корнями» и «корнях» чувств, которые она (и я) хотели бы увидеть. Подобным же образом, ее фантазии о том, чтобы сломать мои книжные полки принесли хороший символический материал: для меня — про мои, возможно, заинтеллектуализированные и доктринерские взгляды на нее, а для нее — про ее желание «знать», потребность быть увиденной как индивидуальность, зависть и страх, что я брошу ее из-за «безнадежного», пограничного диагноза.