Раненый зверь (ЛП)

— Не совсем, у меня здесь есть домработница, а ее муж работает садовником. Они ночуют в доме, когда меня здесь нет, но когда я здесь, они живут в том летнем домике. — Он указывает на небольшой коттедж, обвитый глициниями и плетистыми розами. В настоящем английским стиле — небольшой загородный домик.

— Итак, — говорю я, возвращая взгляд на волшебный особняк.

Дом паркует машину, и мы пересекаем дорожку из гравия, поднимаясь по каменным ступеням. Он толкает красивые старинные двери.

— Ты не запираешь дверь? — с удивлением интересуюсь я.

— Только в Лондоне.

Внутри зеленовато-голубые стены с белым декором, блестящие дубовые полы, оконные рамы открывают прекрасный вид, под которыми стоят кресла и диваны у окна, антикварная мебель изысканно сочетается с пастельными тонами. Просторно и элегантно. Рядом у окна стоит кресло, и книга лежит на маленьком круглом столике. Я почти представляю себя, сидящей в этом кресле, читающей книгу, оставив потом ее на столике.

Я перевожу взгляд, смущаясь. Почему я представляю себя здесь?

Он ведет меня в гостиную с золотыми обоями, черно-белыми занавесками. Из гостиной можно попасть на французскую кухню, с шиком отделанной под старину метлахской плиткой. На солнечной стороне стоит симпатичный столик для завтрака.

— Хочешь выпить? — спрашивает он.

— Я выпью чаю.

Он наполняет чайник и включает.

Я сажусь на стул у кухонного островка.

— Дом, мне нужно кое-о-чем тебя спросить. Это важно для меня, пожалуйста, ответь честно, насколько сможешь.

Он опирается бедром о столешницу и с опаской поглядывает на меня.

— Спрашивай.

— Ты считаешь, что тебе не стоит платить налоги, потому что очень богатые люди их не платят? Но что будет, если все не будут платить налоги?

Он внимательно смотрит, как бы оценивая меня.

— Я хотел бы, чтобы все не платили. Может тогда эта бесконечная продажная карусель наконец-то остановится. Они не смогут посадить всех, и им придется придумать что-то другое. Не такую коррумпированную систему, в руках которой сосредоточена половина мировых богатств одного процента населения, позволяющая восьмидесяти пяти гребанным индивидуумам накопить столько, что заработало для них аж три с половиной миллиарда людей вместе взятых!

Он замолкает, чтобы я осознала услышанное.

Он, что, на самом деле, говорит это все всерьез?

— Для меня это непостижимые вещи, что восемьдесят пять человек могут владеть половиной мировых богатств! Как такое возможно?

— Не только возможно, но исследования показали, что существует лишь один процент, владеющий более чем всем остальным населением планеты!

Я прикусываю подушечку моего большого пальца правой руки и задумываюсь о своих претензиях. Думаю, что он ошибается, поскольку кажется слишком уж невероятным.

— Откуда ты берешь цифры?

Он скрещивает руки на груди и прищурившись смотрит на меня.

— Это открытая информация, Элла. Ты можешь отыскать ее на сайтах BBC или Forbes, или New York Times, где угодно, на самом деле.

Я хмурюсь. Неужели такая информация может быть достоянием общественности, есть же и другие программы на ТВ, типа Benefit Street, когда показывают самых бедных, нуждающихся людей, получающих ничтожно мизерные подачки от правительства? (Benefits Street is a British – документальный сериал на 4 Каналле в Лондоне, где героями выступают очень бедные люди… реально бедные, сериал появился в 2014 году.)

В этот момент я думаю, что не только я смотрела эти программы, меня тоже обманули, вызывая презрение к этим бедным людям, пока истинные виновники оставались невидимыми, кому на самом деле стоило ощутить мой гнев и осуждение. Ловкость рук и никакого мошенничества — вот политика этого одного процента!

Закипает чайник, и он отодвигается от столешницы, опускает пакетик чая в кружку, наполняет ее кипятком. Он поднимает на меня глаза.

— Молоко? Сахар? Лимон?

— Черный и два сахара, — автоматически говорю я.

Он бросает кусочки сахара и ставит кружку передо мной.

Я улыбаюсь ему.

— Ты сделал мне чай?

Он хмурится и, выглядит сам удивленным.

— На самом деле, это впервые, когда я делаю кому-то чай. Раньше я такого не делал.

Я опускаю кружку на столешницу и начинаю копаться в сумке, висящей у меня на плече.

— Я хочу тебе кое-что показать, — говорю я и достаю сложенный листок, отдаю ему. Он молча разворачивает. Я наблюдая за ним, пока он читает.

Он открывает глаза от бумаги и улыбается мне, довольной, радостной улыбкой.

— Знаешь, когда мы учились в школе, нас учили только одному, что самое важное — это система. Несмотря на то, что каждая школа во всем мире имеет свои программы обучения, во всех школах все равно существует что-то общее.

— Что же? — с любопытством интересуюсь я.

— Школы приручают детей к повиновению.

— Повиновению? — медленно переспрашиваю я, на вкус пробуя данное слово.

— Повиновению с помощью оценок, учителей, правил, систем образования, формы, посещаемости. Это метод контролирования масс, — он складывает мой лист бумаги. — Заявление об увольнении — твой первый акт неповиновения. И с этим я хочу тебя поздравить.