Раневская, что вы себе позволяете?!

Трупы на улицах (люди умирали от болезней и голода), постоянное движение: уезжают, приезжают, крики, шум, плач и песни, песни, песни — неистовые, на грани помешательства.

…Много позже Раневская в паре с Обдуловым сыграет одну чудесную пьесу Чехова «Драма». Пьеса писалась Чеховым как комедия, но трагедийного там не меньше, а может быть, и больше, чем смешного. Кратко суть: одна графоманка (ее играет Раневская) приходит к режиссеру (Обдулов) с тем, чтобы он выслушал ее пьесу и оценил талант писателя. И начинает читать. Читает долго. Раневская смогла передать и показной пафос, и неистовое самолюбование, и глупую сентиментальность своей героини. Показать так, что все зрители с воодушевлением встретили последние действия героя-режиссера: он убивает графоманку тяжеленным пресс-папье. Раневская сыграла настолько прекрасно эту свою роль, что зрители все свято встали на сторону сценического суда и присяжных, которые оправдали бедного режиссера.

Мне кажется, у Раневской, кроме ее талантливого осмысления образа, был и чисто житейский опыт для придания максимальной достоверности своей героине. И вот почему.

Каким бы тяжким ни было время, всегда находятся те, кто живет относительно сыто. Так было и в Крыму. В один из дней одна постоянная посетительница театра пригласила к себе домой целую группу актеров: она хотела бы именно им, непосредственным исполнителям ролей, прочитать свою пьесу. В числе приглашенных была и Раневская.

Видя те одежды, в которых приходит дама в театр, зная кое-что из ее жизни, артисты, шатаясь от голода, шли на чтение этой пьесы в надежде попить настоящего горячего чая, с сахаром, с булками. Или хотя бы хлебом…

И в доме пахло свежеиспеченным хлебом! Пахло невыносимо вкусно, так, что ноздри разрывались от запаха, а слюну приходилось глотать и глотать. Голодные актеры, усевшись вокруг толстой «писательницы», буквально сходили с ума от желания вкусить того хлеба.

Но им не предложили чаю. Им предложили сразу выслушать скучнейшую тягомотину, бездарную чушь в исполнении самой авторши: толстой, сентиментальной бабы, которая читала о якобы похождениях маленького Христа в саду. Баба иной раз буквальна рыдала, часто вставала и пила валерьянку, долго сморкалась. Актеры все разом уговаривали автора сделать перерыв, дескать, уже хочется кое-что и обсудить. Надежда была на одно: на свежий хлеб. В какой-то момент автор разрыдалась пуще прежнего, актеры вскочили, не сговариваясь, и бросились туда, где пахло свежим хлебом. Там их ждал один-единственный пирог. Зато был и чай.

Хозяйка дома, сморкаясь и утирая сопли и слезы, присоединилась к актерам, которые уже жадно пробовали испеченный пирог. Она опять читала, и ее как будто даже слушали: лица у всех актеров стали враз скучными. Но скука была вызвана другой причиной — актерам хотелось плакать от обиды и огорчения: в пироге было совсем мало хлеба, зато много моркови.

Голод был постоянным спутником Раневской с ее учительницей Павлой Вульф. Кто знает, как бы сложилась судьба этих женщин, если бы не Максимилиан Волошин, для которого Крым стал местом всей его жизни.

Волошин знал в Крыму все, и почти все знали Волошина — этого невысокого роста дядьку, необычайно толстого, что казалось в голодающем Крыму просто отвратительным. И только потом замечали болезненность этой полноты…

Почти каждое утро Максимилиан Волошин приходил в дом, где жили Вульф и Раневская и еще два актера из труппы. В сущности это был не дом — это был монастырь, а комнаты, в которых жили актеры, — бывшие кельи.

Волошин важно снимал рюкзак, доставал газетный кулек. В нем оказывалась горсть небольших рыбок. Это была обыкновенная хамса. Еще Волошин доставал небольшой пузырек с касторовым маслом. Если с рыбой еще было как-то понятно, все же — Крым, Черное море, то о кастровом масле были только догадки: где мог его достать Волошин? Никаких жиров в Крыму уже давным-давно не было, никаких масел… Оказывается, касторку Волошин добывал в аптеке.

На этой касторке жарили хамсу.

Я не знаю, какой запах может быть от этого действа, какого вкуса получится хамса. Но верю Раневской, которая, сходя с ума от голода, тем не менее не могла даже присутствовать при приготовлении рыбок — ее тошнило до неимоверности, она убегала подальше, чтобы своим видом не отбить желание покушать у своих товарищей.

Волошин уходил расстроенный, уходил, чтобы найти хоть какую-то еду и принести уже одной Раневской. Этот добряк, поэт и романтик, по сути, спас от голодной смерти нескольких актеров.