Раневская, что вы себе позволяете?!

И третье, что я усмотрел в этой знаменитой фразе. Как бы там ни было, но Фаина Раневская своей искренней прямотой проявляла такую же искреннюю заботу о людях. Известен, например, один случай, когда она резко высказалась по поводу колыбельной молодого композитора: «Милый! Даже колыбельную нужно писать так, чтобы люди не засыпали от скуки!» Зло? Да нет же, правдиво! И настоящего мастера такая оценка его работы только подстегнет к действию, к желанию усовершенствоваться. А бездарей, которые в таких случаях впадают в прострацию, не жалко.

А уж сколько едких, колючих, жестких замечаний получал режиссер Театра Моссовета Юрий Завадский, в труппе которого Раневская играла несколько лет, — не счесть. Но об этом мы поговорим более подробно позже.

Многие отмечают именно эту черту великой актрисы: нераздельное сочетание жесткости и сострадания. Раневская была жестким, иной раз и жестоким человеком, но одновременно очень сострадательным. Вот только ошибочно будет полагать, что ее сострадание было слепо, сродни монашеской доброте. Нет, Фаина Раневская видела, кто и в каком случае действительно достоин сострадания — и делилась, чем могла. Причем ее сострадание было предметным, то есть заключалось в поступке, деле, а не только в высказанных словах. Ее дружба с Анной Ахматовой была известна всем. То ли из-за зависти, или же это было действительно так, но современники Раневской рассказывали, будто она называла Ахматову скифской бабой — потому, дескать, что Анне Ахматовой нет никакого дела до ее окружения. Если задуматься, то Раневская могла такое сказать. Более того, так сказать могла именно только Раневская: чрезвычайно точно, образно и остро. Разве же не была Анна Ахматова отстраненным от действительности человеком? Разве волновало ее что-то в жизни, кроме мира поэзии? Да и внешность… Но кто больше всех опекал Анну Ахматову в Ташкенте, когда было холодно и голодно? Об этом мы тоже поговорим ниже…

Или вот совершенно другой случай. Мария Цветаева возвращается из эмиграции. Средств к существованию практически нет. Фаина Раневская в это время получает зарплату в театре. Денег вышла круглая сумма, и они были получены Раневской в одной банковской пачке. С этой пачкой Фаина Раневская и поехала к Цветаевой. И вручила ей деньги, думая, что Цветаева разделит эту пачку… Но Мария Ивановна сердечно поблагодарила Раневскую, крайне тронутая этим поступком: теперь месяц она могла жить на эти деньги относительно безбедно. Раневская, конечно же, не стала требовать дележки. Чтобы выжить самой, она продала свое кольцо. И вот, спустя некоторое время, она вспоминала этот случай и говорила: «Как я счастлива, что не успела тогда поделить пачку!»

Полное нежелание разговаривать двусмысленно, скрывать свою оценку людей и событий проявлялось у Фаины Раневской иной раз помимо ее воли. Как-то Фаина Георгиевна, тогда еще совсем молодая, познакомилась с утонченной женщиной, образованной, реальной светской дамой XIX века Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник. Раневская стала частым гостем у этой женщины. Однажды разговор зашел о Чехове. Фаине Раневской, конечно же, было что сказать об этом писателе. Говорили о его несладкой судьбе, о болезни, об одиночестве в Ялте — его супруге все никак не удавалось тогда приехать к своему мужу. Дальше рассказывает сама Раневская.

«После третьей рюмки я почувствовала себя достаточно раскрепощенно:

— Татьяна Львовна, а ведь Ольга Леонардовна Книппер-Чехова — блядь.

И обмерла от ужаса: сейчас мне откажут от дома!

Но изысканная Татьяна Львовна всплеснула ручками и очень буднично, со знанием дела воскликнула:

— Блядь, душенька, блядь!..»

Правду нельзя замалчивать, правда лечит, правда помогает жить, оставаться в первую очередь человеком. И это всецело принимала Фаина Раневская, принимала и пронесла как стяг через всю свою жизнь. Но в ее понимании правда была лишена всяких идеологических устремлений, она знать не желала никакой революционной или еще какой правды. Правда может быть только одна: это твоя искренность во всем, что ты делаешь, думаешь, говоришь.

Фаина Раневская послала пионеров-тимуровцев с их заданием взять шефство над одинокой известной старушкой в жопу. И это было не только неприятие советского спектакля жизни, отвращение к убогой пародии всеобщего счастья, не только ее личная смелость, но и желание открыть им, юным пионерам, глаза на действительность. Кто знает, может быть, кто-то из них и задумался после слов «старушки» о том, чем он на самом деле занимается…