Раневская, которая плюнула в вечность

Это чувствуется в три-пять раз сильнее, если ты вообще без одежды. Если кто купался голышом, тот навсегда запомнит это необыкновенное ощущение. Оно будит память на уровне подсознания. Откуда-то из глубины всех впечатлений всплывает: ты в утробе матери. В первые минуты это пробирает до дрожи.

Но купания возле Золотых Ворот были только неким штрихом, вовсе не обязательным для того мира, который создавал Волошин. Это был мир чувственности, единения с природой, поэтической красоты, особой человеческой нежности и таких взаимоотношений, в центре которых находятся красота и гармония. Каждый человек способен хранить его в своем сердце и объединить с другим. Тогда возникает чудо. Единение людей вокруг прекрасного.

Эта необыкновенная атмосфера осталась после Волошина именно в Коктебельской бухте. В здешних местах расположились многочисленные дома отдыха писателей и поэтов.

Волошин был прекрасным поэтом, а каким мужчиной?

Лучше бы вы не спрашивали.

Роста ниже среднего. Полный. Этакий увалень. Ходил он тяжело, хотя и много. Во время Гражданской войны и голода его полнота в Крыму воспринималась всеми как некое надругательство над голодными людьми, но стоило кому-то увидеть лицо Волошина, и жалость подступала к горлу. Любой человек в один момент понимал, что его полнота – эта некая ужасная болезнь, приносящая поэту массу физических страданий. Он улыбался всегда одинаково виновато перед каждым: будь это мальчишка-оборванец или дама из высшего света, только что обменявшая свои последние чулки на кулек килек.

Раневская, вспоминая о Волошине, говорила:

– Я не встречала человека его знаний, его ума, какой-то нездешней доброты.

Она видела его улыбку, уставшее лицо. Всякий раз ей хотелось чем-то помочь поэту, что-то сделать для него. Но что могла в то время, если именно сам Волошин спасал ее, Фаину Раневскую, и Павлу Вульф от голода?

Он приходил к ним обыкновенно утром, снимал свой огромный рюкзак, выискивал в нем мелких рыбешек. Еще там был хлеб, если ему удавалось достать его, замешенный непонятно на чем и хлебом совсем не пахший. Еще Волошин приносил бутылочку касторового масла – на нем и жарили маленькую рыбку камсу. Есть ее просто так было нельзя – организму требовались хоть какие-то жиры.

Фаина Раневская, к своей беде, не могла выносить запах касторки, тем более когда на ней жарилась рыба. Она противилась сколько могла, но организм был сильнее – и ее рвало. Не важно, уходила она из комнаты или оставалась. Когда на улице Волошин подносил ей кусочек хлеба и коричневатую рыбешку, Раневская не могла это съесть. Она чувствовала себя глубоко виноватой перед Волошиным, а он – перед ней, извинялся и уходил искать хоть что-то еще. И находил.

Он реально спасал от голода не только Раневскую и Вульф. Но с этими двумя актрисами поэт подружился особенно.

Фаина Раневская чувствовала себя многим обязанной Максимилиану Волошину. Но что она, тогда еще совсем юная, могла сделать, как помочь?

Ей представился только один такой случай.

Тогда был вечер. Волошин задержался немного, уже собирался уходить, когда в поселке и на сопках началась пальба. Здесь постоянно стреляли. За один день власть могла смениться по пять раз. Одна сопка могла быть «белой», другая – «красной», третья – еще какого-либо цвета. Так вот, стрельба была очень интенсивной, женщины испугались, Волошина не отпустили.

Этот день сам по себе в той кошмарной жизни был одним из самых замечательных праздников. Пришла Пасха, Воскресение Господне. Стало тепло, наступила весна. Волошину удалось принести в дом Вульф и Раневской кусок настоящего пирога, немного вяленой рыбы, хлеба. Они с необыкновенной печалью отмечали этот христианский праздник. И вот он закончился ружейной и пулеметной стрельбой.

Теперь Фаина Раневская смогла хоть чем-то отблагодарить Волошина. Она уступила ему свою простенькую кровать. Сама легла на полу. Волошин упрямился, очень стеснялся, множество раз извинялся, уже лежа в постели. Но тут Раневская проявила всю свою твердость. И она, и Павла Вульф понимали, что на твердом полу Волошину будет не просто неудобно. Это опасно для его здоровья.

Утром Волошин ушел, но вскоре вернулся. Никто не спрашивал у него, где он что достает. Но он опять принес кусочек пирога. Может быть, поэт распродавал вещи из своего дома, которые благоразумно и своевременно спрятал подальше от глаз мародеров.

И еще он принес стихи. Удивительные и страшные. Мне кажется, что им место в этой книге.