Добавим в качестве предварительного тезиса, что анклавная система раннединастического протогосударства в Египте пустила глубокие корни, оказав во многом определяющее влияние на характер общественных отношений в стране по крайней мере до Среднего царства включительно. Мы полагаем, например, что именно в сборке архаического, а вовсе не в бифуркации 1-го Переходного периода крылись истоки среднецарского "феодализма" [Schenkel 1964
], в действительности, как представляется, в большей или меньшей степени характерного для Египта на протяжении по крайней мере всей эры пирамид (III–XIII манефоновы династии), когда за номархами сохранялась известная территориальная, административно-хозяйственная и правовая независимость от фараона [ср.: Коростовцев 1976] (см. ниже). По-видимому, лишь с трансформацией фараоновского Египта в "империю" были упразднены остатки первобытных эгалитарных принципов взаимоотношений номов с двором, вместе с которыми из древнеегипетского хозяйства навсегда исчезли и многофункциональные взаимозаменяемые "ладейные ватаги", растворившиеся в жестко ранжированной [Берлев 1984; Богословский 1981] социально-профессиональной среде зрелого деспотического государства.
Глава 3
Дарообмен
Сомнению в адекватности традиционных реконструкций политического устройства египетского Раннего царства реальной действительности созвучен вопрос: все ли нюансы общественных отношений в древнейшем Египте были в свое время приняты во внимание его исследователями? Далее, отвечая на этот вопрос и развивая социоестественную гипотезу древнеегипетского анклавного государства, мы вплотную
[ср.: Janssen 1978] подступимся к анализу политогенеза в долине Нила с позиций социальной антропологии.
Социоантропологический подход как дополнительный ключ к раннеегипетскому политогенезу
Территориальная структура Тинитского протогосударства, которую мы реконструировали как дискретный ряд анклавов, стремившихся к единому управлению, но разбросанных по всему Египту от южного Верховья (Иераконполь) до северной Дельты (Буто), предполагает особую активность политической жизни архаических египтян, загнанных в чересполосицу владений и интересов династического клана и независимых от него вождеств долины Нила. Так, естественные в столь сложной геополитической ситуации противоречия между Тином-Мемфисом и "нецивилизованными" племенами Египта нередко перерастали в войны за региональный передел власти в стране, что в достатке засвидетельствовано археологическими памятниками Раннего царства, от Нармера до Хасехема [Quibell 1898b
, Taf. XII, XIII; 1900, pl. XXXIX–XLI].Вместе с тем вооруженная сила не могла быть единственным средством разрешения раннединастических междоусобных конфликтов [ср.: Wildung 1984
] — хотя бы потому, что на том этапе при характерной для него материально-технической и административно-хозяйственной незрелости египетского общества, с также "неблагосклонной" к человеку экологии пойменной части вмещающего ландшафта Египта, военная гегемония не то чтобы какого-нибудь вождя, но и самих тинитских царей априори не имела ближайшей перспективы. В таких условиях никак не менее (если порой не более) предпочтительными и эффективными, чем войны, должны были казаться и объективно оказываться мирные способы улаживания разногласий между Тинитским царством и "оппозиционными" вождествами. Не с этим ли связано, например, то обстоятельство, что к звучащим в хоровых именах ранних династов устрашающим мотивам избиения (Аха), захвата (Джер), съедения (?) (Семерхет) примешивается настроение умиротворения (Хотепсехемуи — двух скипетров, Хасехемуи — Хора и Сета)? Иными словами, не последнее место во взаимоотношениях разрозненных раннеегипетских царских и вождеских территориальных владений как перманентно конфликтующих анклавов, балансирующих на грани войны и мира, должен был занимать мирный договор.