Раннегреческий полис (гомеровский период)

Особое внимание привлекают к себе три строчки в речи Телемаха (394 слл.) : άλλ' ήτοι βασιλήες 'Αχαιών ε'ισί και άλλοι πολλοί έν άμφιάλω |θάκη, νέοι ήδε παλαιοί, τών κέν τίς τόδ εχησιν, έπει θάνε διος 'Οδυσσεύς. В сопоставлении со всем остальным текстом этого пассажа они производят впечатление логической ошибки, какой-то незаконной и необоснованной «подмены тезиса». В самом деле, и Антиной, и сам Телемах, и отвечающий ему Евримах (ibid., 400 слл.) явно имеют в виду только одно вакантное царское место, которое может занять, а может и не занять Телемах. Но кто же тогда эти «молодые и старые цари-ахейцев»? Рассуждая логически, они могут быть только претендентами на власть, просто итакийскими аристократами, но никак не властьимущими.[184] Мы не знаем, однако, ни одного случая ни у Гомера, ни у других авторов, где бы термин βασιλεύς (в единственном или множественном числе безразлично) обозначал претендента на власть, а не лицо, уже облеченное властью. Ни в одном из известных нам греческих государств этот термин не употреблялся для обозначения всей вообще знати, просто аристократии, ограничиваясь всегда узким кругом должностных лиц с сакральными или судебными полномочиями (см. ниже, с. 67). К тому же, логически развивая эту мысль, мы придем к явной бессмыслице: человек, уже являющийся басилеем, претендует на то, чтобы стать басилеем.

Не следует, однако, забывать о том, что поэтическая, особенно гомеровская логика отнюдь не тождественна обычному здравому смыслу. Гомеровское мировосприятие дискретно по своему характеру. Каждая отдельная вещь или ситуация существует в эпическом рассказе сама по себе. Связи между отдельными фактами поверхностны и непрочны, имея вторичное значение по сравнению с самими фактами. Во многом такому взгляду на мир способствует, конечно, формальная структура самого гомеровского стиха. Выбор слова в стихе почти всегда диктуется либо размером, либо конкретной сиюминутной художественной задачей, иногда не выходящей за пределы одной строки. Возникающие при этом логические противоречия и неувязки, естественно, остаются в тексте, так как поэт либо, просто не обращает на них внимания, либо только слегка приглушает.[185] Так и в данном случае Гомер явно сталкивает две противоположные логические посылки, почти не заботясь об их согласовании. Согласно одной из них Одиссей является единственным царем Итаки, и после его смерти или исчезновения островом должен править также один человек. Согласно другой (она появляется в тексте чисто случайно: поэту просто хочется сильнее подчеркнуть действительную или наигранную скромность Телемаха) на острове много царей, все они правят сообща, и Телемах может стать одним из них. «Мостик» между этими двумя посылками образуют не очень ясные по смыслу (неясность, очевидно, нарочитая) слова: τών κέν τις τόδ` εχησιν, έπεί θάνε διος Όδυσσεύς , из которых обычно и заключают, что «молодые и старые цари» Итаки это — претенденты на престол Одиссея.

Мысль о «многоцарствии» (поликойрании, ср. Il. II, 204), по-видимому, случайно возникшая в этом месте для всей Одиссеи — явление отнюдь не случайное, а, напротив, тесно связанное с ее сюжетом и системой образов. Не так уж трудно догадаться, кого конкретно имеет в виду Телемах, говоря о «молодых и старых царях ахейцев». Прежде всего это, конечно, — сами женихи и их родители. Правда, как это уже отмечалось, Кое-где они еще признают себя подданными Одиссея. Однако в XVIII песни (с. 64) Телемах прямо называет «царями» предводителей женихов Антиноя и Евримаха (см. также XXIV, 179). Говоря о могуществе и всевластии женихов на Итаке и соседних с нею островах, поэт несколько раз употребляет глаголы κρατέουσι, κοφανέουσι, κραίνουσι (I, 247; XV, 510; XVI, 124; XXI, 346), которые, как правило, ассоциируются у Гоме| ра с царской властью. Да и на практике женихи ведут себя, как властьимущие и подлинные хозяева острова. Именно к ним обращается Телемах с просьбой дать ему корабль для розысков отца (II, 212 слл.; ср. 306 слл.). Они пользуются правом производить поборы среди народа опять-таки, как настоящие цари (XXII, 55 слл.). Известная сцена разгона женихами народного собрания во II песни невольно вызывает в памяти слова приложения к «Ликурговой Ретре»: «Если народ постановит неверно, старейшинам и царям распустить» (Plut. Lyc. VI). Чисто формальный момент во всех этих случаях едва ли всерьез интересует поэта. Во всяком случае, он нигде не говорит, что женихи присвоили себе не принадлежащую им по закону власть.[186] Ясно, что в его представлении они ведут себя так, как подобает вести себя дурным царям, притеснителями народа, но все-таки именно царям.