Раннегреческий полис (гомеровский период)

Итак, мы наблюдаем в «Одиссее» совершенно очевидное снижение социальной ценности всего класса θεράποντες, что находит свое выражение прежде всего в разграничении понятий «товарищ» и «слуга», столь тесно связанных между собой во многих эпизодах «Илиады». Во всем этом можно было бы видеть отзвук каких-то резких общественных сдвигов, произошедших за время, разделяющее обе гомеровские поэмы.[280] Возможно, однако; и другое объяснение. В литературе неоднократно отмечалось, что общий героический настрой гомеровской поэзии заметно снижается во второй поэме, что те картины жизни и быта, которые развертываются перед нами в «Одиссее», более приземлены, более «реалистичны» и в целом ближе к исторической действительности гомеровского периода, чем соответствующие описания в «Илиаде».[281] Поэтому здесь дистанция, отделяющая верхушку общества (мир «лучших») от его низов (мира «худших»), выдерживается строже, и слуги изображены такими, какими они и были в действительности — бездомными бродягами и бедняками, из милости принятыми в дом и выполняющими самую низкую, недостойную «порядочного человека» работу.[282] Что касается автора «Илиады», то он в своих суждениях о людях и обществе еще во многом ориентируется на традиционные этические нормы, выработанные микенской героической поэзией. Можно полагать, хотя прямые указания на это в источниках отсутствуют, что дружины микенских ванактов (или лавагетов?) набирались преимущественно из представителей военной знати, составлявших постоянное окружение царя как во время войны, так и во время мира (возможно, это было сословие экетов, о которых неоднократно упоминают таблички пилосского архива).[283] Несмотря на занимаемое ими высокое общественное положение, эти люди считались, по всей вероятности, царскими слугами и, подобно придворным средевековых европейских королей, выполняли различные приличествующие этому званию поручения, вплоть до прислуживания за столом и в опочивальне.[284] Изображая слуг в «Илиаде» героями и аристократами почти такими же, как и те, кому они прислуживают, подчеркивая их неизменную верность и преданность своему повелителю, Гомер, по-видимому, отдает дань традиции, в которой отголоски микенской дружинной этики были еще достаточно сильны. Не случайно типичный слуга в «Илиаде» — это прежде всего возница, стоящий рядом с героем на колеснице или поджидающий его с лошадьми на месте сражения. Таковы Автомедон, Сфенел, Мерион. Как известно, колесница была главной боевой силой на полях сражений в микенскую эпоху, но утратила свое значение в собственно гомеровский период.[285] При всем этом между слугами «Илиады» и слугами «Одиссеи» нет, как нам думается, непроходимой исторической грани. Отношения между Ахиллом и Патроклом при всей их возвышенности все же укладываются в довольно обычную для времени самого поэта житейскую схему: бездомный странник, принятый в дом «богатого мужа», становится, хотя и на положении слуги, своим человеком в семье, ибо к нему «прирастает» сердце хозяина. В конечном счете образы друзей-слуг в «Илиаде» столь же сложны и синкретичны, как и образы царей, которым они прислуживают. Величественная фигура благородного слуги Патрокла может в равной степени представлять в эпосе две совершенно различных социальных категории: давно сошедшую со сцены служилую знать — колесничих микенской эпохи и скромных θεράποντες — клиентов, составлявших наряду с рабами (δμωες) прислугу в домах современной поэту ионийской знати.