Ранние формы религии

Трудно было без улыбки смотреть на этого взрослого человека, бьющего дерево за то, что он сам наткнулся на него; туземцы же серьезно и как бы сочувственно поглядывали на это заслуженное наказание пня. Затем, как бы почувствовав облегчение, он подошел к группе и сел между соплеменниками, изредка потирая колено и дуя на него»[539]. Из этого забавного эпизода этнографы классической школы, вроде Тэйлора или Фрэзера, сделали бы тот вполне логичный с их точки зрения вывод, что дикарь не умел отличить неодушевленного предмета от одушевленного и поэтому расправлялся с куском дерева как с человеком. На самом деле мы видим здесь просто проявление эмоции и рефлекторного действия как реакции на непосредственное раздражение (ушиб и чувство боли), без участия сознания.

Именно такой характер реакций был, вероятно — и здесь правы Маретт, Прейсс и Фиркандт — психологической почвой, на которой могла развиться магия с ее иррациональными, но психологически понятными действиями.

Но это психологическое объяснение еще далеко не ведет к полному пониманию генезиса магии.

Взять уже одно то, что оно очень многого не объясняет. Почему, например, контактная магия, эта, казалось бы, элементарная ее форма (Фиркандт, например, вполне логично со своей точки зрения считал, что «Nahzauber» — это простейший и древнейший вид магии), почти совершенно не встречается как способ вредоносного колдовства на ранних ступенях развития культуры (у наиболее отсталых народов она почти неизвестна) и начинает господствовать только на позднейших стадиях, в частности у европейских народов? С чисто психологической точки зрения это совершенно непонятно. Столь же непонятны с этой точки зрения и неразвитость у австралийцев (и других отсталых народов) парциальной и имитативной магии и преобладание у них инициального ее типа. Уже из этих одних фактов видна недостаточность чисто психологического подхода.

Правильное понимание данной проблемы возможно только на основе изучения социальной основы магических обрядов. С этой-то точки зрения и становится необходимым то выделение конкретных видов магии, которое мы положили в основу систематики.

Социальные корни вредоносной магии в ее наиболее ранней форме лучше всего видны на примере тех же австралийцев.

Все наблюдатели быта австралийских аборигенов единогласно отмечают, что туземцы обычно приписывают совершение вредоносных обрядов чужеплеменникам. Еще Камерон, например, сообщал, что жители Нов. Южного Уэльса верят в колдовство и боятся магического вреда со стороны врагов (by an enemy)[540]. О племенах Центральной Австралии Спенсер и Гиллен утверждают, что «все чужое (strange) бывает жутким (is uncanny) для туземца, который особенно боится злой магии издали» (from a distance)[541]. О племенах Арнгемовой земли сообщается, что «туземцы… всегда больше всего боятся магии от чужого племени или из отдаленной местности и часто указывают на какого-нибудь человека, живущего в 50—100 милях от них, как на виновника смерти того или иного члена их группы от злой магии»[542]. Подобных сообщений можно было бы привести немало. Из них хорошо видна связь страха перед вредоносной магией с межплеменной враждой. Вера в магию и сама усиливала эту вражду, ибо за каждой смертью, которую обычно приписывали колдовству врага, следовала карательная экспедиция с целью отомстить воображаемому виновнику, точнее — той группе, к которой принадлежит этот «виновник». Местонахождение этой группы определялось гаданием. Большинство «войн» у австралийцев начиналось из-за взаимных обвинений или подозрений в колдовстве. Но если, таким образом, вера в магию усиливала межплеменную рознь, то это было, конечно, лишь обратное действие. Не вера во вредоносную магию лежит в основе межплеменной вражды, а наоборот. Условия жизни обособленных, замкнутых в себе родоплеменных групп — вот та социальная почва, на которой возникла и развилась вера во вредоносную магию.