Ранние новеллы [Fr"uhe Erz"ahlungen]

Я смотрел всю ночь, и мне чудилось, что вот такой и должна быть смерть или послесмертие: по ту сторону и снаружи бесконечная, глухо кипящая тьма. Продолжат ли и там жить, ткаться, вечно вслушиваться в непостижимое кипение моя мысль, мое предчувствие?

8 октября

Когда смерть придет, поблагодарю ее, ибо теперь уже слишком скоро, чтобы еще ждать. Три коротких осенних дня, и это произойдет. С каким нетерпением я жду последнего мига, самого последнего! Разве он не будет мигом восторга и невыразимого упоения? Мигом наивысшего сладострастия?

Еще три коротких осенних дня, и смерть войдет ко мне в комнату — как же она поведет себя? Как с презренным червем? Схватит за горло и задушит? Или запустит руку в мозг? Однако мне она представляется огромной, красивой, исполненной первозданного величия!

9 октября

Когда Асунсьон сидела у меня на коленях, я спросил у нее: «А что, если скоро я уйду от тебя, ну, как-нибудь так случится? Ты очень огорчишься?» Она прижала головку к моей груди и горько заплакала. Горло мне перехватило болью.

У меня, кстати, температура. Голова горит, а сам я дрожу от холода.

10 октября

Она заходила, сегодня ночью она заходила ко мне! Я ее не видел и не слышал, но говорил с ней. Это смешно, но она повела себя, как дантист! «Лучше договоримся сразу», — сказала она. Но я не хотел и отбился. Без церемоний отправил ее восвояси.

«Лучше договоримся сразу»! Нет, каково! Меня пробрано до костей. Так рассудительно, так скучно, по-мещански! Никогда не испытывал более холодного, саркастичного разочарования.

11 октября (23 часа)

Понимаю ли я? О, поверьте, понимаю!

Полтора часа назад, когда я сидел у себя в комнате, вошел старый Франц; он дрожал и всхлипывал. «Фройляйн! — воскликнул он. — Девочка! Ах, поскорей!» И я поскорей побежал.

Я не плакал, меня лишь сотрясала ледяная дрожь. Она лежала в кроватке, черные волосы обрамляли бледное, искаженное болью личико. Я встал перед ней на колени и ничего не делал, ни о чем не думал. Приехал доктор Гудехус.

— Паралич сердца, — сказал он и кивнул, словно бы вовсе не удивившись.

Этот неумеха, этот шут сделал вид, будто все знал!

Но я? Я понял? На улице шумел дождь, кипело море, в печной трубе завывал ветер — о да, оставшись с ней один, я стукнул кулаком по столу, так ясно стало мне все в одно мгновение! Целых двадцать лет я подтягивал смерть к тому дню, что наступит через час, и что-то во мне, сидящее глубоко-глубоко, тайно знало: я не смогу оставить этого ребенка. Я не мог бы умереть после полуночи, а между тем это все-таки должно произойти! Она бы пришла, а я бы опять ее отослал: тогда она сначала наведалась к ребенку, поскольку ей пришлось подчиниться моему знанию и моей вере. Значит, я сам навлек смерть на твою кроватку, сам убил тебя, моя маленькая Асунсьон? Ах, какие грубые, убогие слова для тонких, загадочных явлений!

Прощай, прощай! Может быть, там, снаружи, я встречу твою мысль, твое предчувствие. Ибо — видишь? — стрелка движется, и лампа, освещающая твое прелестное личико, скоро погаснет. Я держу твою маленькую холодную руку и жду. Скоро она придет ко мне, и, услышав ее: «Лучше договоримся сразу», — я только кивну и закрою глаза…

Маленький господин Фридеман

Перевод Е. Шукшиной

I

Виновата была кормилица. Ну да, когда возникло первое подозрение, консульша Фридеман настоятельно увещевала ее покончить с этим пороком — а что толку? Помимо питательного пива она ежедневно выдавала ей еще по стакану красного вина — а что толку? Неожиданно выяснилось, что девушка пристрастилась и к спирту, предназначенному для горелки, и прежде чем кормилице нашли замену, прежде чем ее можно было выставить, беда уже стряслась. Когда мать и три ее дочери-отроковицы как-то раз вернулись с выезда, маленький, около месяца от роду Йоханнес, свалившись с пеленального столика, лежал на полу и пугающе тихо поскуливал, а ослушница бездумно стояла рядом.

Врач, с бережной уверенностью осмотрев конечности скрюченного, подрагивающего крохотного существа, сделал очень, очень серьезное лицо; три дочери, всхлипывая, сбились в угол, а охваченная сердечным смятением госпожа Фридеман принялась громко молиться.

Бедной женщине еще до рождения ребенка пришлось пережить смерть супруга, нидерландского консула, скончавшегося от сколь внезапной, столь и тяжелой болезни, и она была слишком сломлена, дабы вообще сметь надеяться, что у нее останется маленький Йоханнес. Только через два дня врач, ободряюще пожав ей руку, заявил, что непосредственная опасность, безусловно, миновала, самое главное, организм совершенно справился с легкой аффектацией мозга, что заметно хотя бы по взгляду, не имеющему уже того застывшего выражения, как в начале… Однако в остальном нужно подождать, как будет развиваться дело, и надеяться, так сказать, на лучшее, надеяться на лучшее.

II