Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Фьора. Ну что же, я пришла выразить вам свое изумление беспечностью, с которой вы взираете на то, как скверно развиваются общественные дела… Вы никогда не слыхали о монахе по имени Иероним Феррарский, приоре Сан-Марко?

Лоренцо (смотрит на нее). Я слыхал о нем.

Фьора. И слыхали, что он словами покоряет город, повергает к своим ногам юношество, сокрушает в прах, принуждает к покаянию художников, мутит против вас и вашего правления народ и позволяет молиться на себя, как на посланника Распятого?

Лоренцо. Я слышал об этом.

Фьора. Вот как! И вы покорно терпите все это в подушках вашей усталости?

Лоренцо. Если Флоренция любит его, я не могу этому помешать и не хочу этому мешать.

Фьора. Он оскорбляет Флоренцию.

Лоренцо. И Флоренция любит его за это.

Фьора. Вы потерпите и то, что он оскорбляет меня?

Лоренцо. Он это сделал?

Фьора. Я расскажу вам все, с самого начала. Оно было положено не в Санта-Мария-дель-Фьоре.

Лоренцо. Вы бывали в соборе?

Фьора. Как все.

Лоренцо. Вы часто бывали в соборе?

Фьора. Когда находила охота… С той же регулярностью, что и вся Флоренция. И из более оправданного любопытства, чем вся Флоренция. Я знаю этого монаха по прежним временам.

Лоренцо. По прежним временам?

Фьора. По временам, когда венец славы еще невидимо парил над его уродливой головой. Рассказать недолго. В Ферраре, по соседству с домишком, в котором мой отец нашел укрытие от ваших ищеек, жил некий горожанин по имени Никколо, ученый, состоятельный, древнего рода, пригретый при дворе; он жил со своей женой, моной Еленой, и маленькими детьми, двумя девочками и четырьмя мальчиками, так как старший, избрав участь наемника, уже оставил отчий том… Я была ребенком, или почти ребенком, лет двенадцати-тринадцати, но уже красива — вы мне поверите? — юноши пожирали меня глазами… Я поддерживала с соседями добрые отношения. Мы общались, болтали через окно, навещали друг друга, в летнюю пору ходили за городские ворота, бегали друг за дружкой по лужайке, плели друг другу венки. Но один из соседских сыновей не участвовал в нашей радостной дружбе, второй, ему, кажется, было около восемнадцати, слабый, невысокого роста и уродливый, как ночь. Он был нелюдим и, когда вся Феррара устремлялась лицезреть публичные празднества, зарывался в книги, играл на лютне печальные мелодии или что-то писал, не давая никому читать свои каракули. Из него думали сделать врача, и ему пришлось заняться философией, горбясь в каморке над Фомой Аквинским и толкователями Аристотеля… Мы часто дразнили его и бросали ему в окно на конторку апельсиновые корки; тогда он, презрительно улыбаясь страдальческой улыбкой, поднимал взгляд… Наши с ним отношения были особые. Он избегал меня со страхом и отвращением, и тем не менее его словно кто-то обрек встречать меня повсюду — в доме, на улице… Тогда он, казалось, трусливо и робко желая улизнуть, все же овладевал собой, сжимая толстые губы, шел мне навстречу и, изменившись в лице, с затравленным, тяжелым взглядом здоровался. Так я поняла, что он влюблен в меня, и радовалась доставшейся мне власти над его угрюмым высокомерием. Играючи я привечала его, давала надежду и, кривясь, снова отталкивала. Мне доставляло такое наслаждение властвовать глазами над током его крови. Тогда он еще больше замкнулся, исхудал, стал поститься так, что у него провалились глаза, и часами простаивал на коленях в церкви, до крови прижимая лоб к выступу алтарной ступени. Я же из любопытства устроила, что как-то раз в сумерки мы остались с ним в комнате наедине. Я сидела и молча ждала. Тут он застонал, приблизился ко мне, зашептал, зарыдал и признался… А когда я, якобы изумившись, усовестила его, им овладело нечто вроде бешенства, почти нечеловеческого, задыхаясь, он в изнеможении принялся умолять меня отдаться ему. Я с отвращением и ужасом оттолкнула его — возможно, даже ударила, поскольку он все жадно цеплялся за меня. Тогда он вскочил и с хриплым, невнятным криком бросился прочь, прижав к глазам кулаки.

Лоренцо. Я понимаю… Я понимаю…

Фьора. Его звали Джироламо. Ночью он бежал в Болонью и надел сутану святого Доминика. И вот он уже в неслыханных словах проповедует покаяние. Люди смеются, дивятся, покоряются. Имя его разносится по всей Италии. Ваше любопытство, избалованные государи, приводит его во Флоренцию. И в этой Флоренции он становится великим…

Лоренцо. Это ты сделала его великим!

Фьора. Я? Его? Тогда послушайте, как он отблагодарил меня! При всем народе оскорбил сегодня, в соборе… тыча в меня пальцем, оплевал словами, сравнил с Вавилоном великим, с которым блудодействуют цари!

Лоренцо. Цари!.. Это ты сделала его великим! Более великим, нежели я, кому ты отдалась.