Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Лоренцо. Что ж осеклись вы? Я слышу вас… Закрыл глаза и внемлю. Я слышу песнь… О, жизни песнь моя. Вы замолчали? Ах, как сладко слушать мне самого себя, совсем не трудно… Я вас почти не вижу… Ведь возможно, что в эту ночь умрут мои глаза, но духу оставаться живу. Словом, я слушаю и слышу песнь свою — угрюма песнь тоски… Но, Джироламо, еще ли вы меня не распознали? Тех сфер, куда влечет тоска, нам не достичь — ведь так? — не слиться с грезами вовек. И все же человек столь часто любит с своей тоскою путать окруженье. Слыхали ль вы, как все меня зовут? Владыкой красоты. Но я уродлив. Желт, слаб, отвратен… Я молился чувствам, однако ж сам лишен бесценного из них. Не слышу запахов. Не знаю запах роз, неведом мне и дивный запах женщин. Калека, выродок. И только ли телесно? Я выкидыш природы, я отторгнут с беспутными пороками от лона; угар и хмель взнуздал я, правда, метром и ритмом. Хоть душа моя была мучением, угрюмым буйством, тленьем алкающих страстей; но я разжег их радостным огнем. Козлом, сатиром был я мерзейшим без тоски; поэты ж, вводя меня в круг светлых олимпийцев, и знать не знали о муштре подпольной, какой смирял я бешенство свое. Оно и правильно. Не ведающий пота достигнет ли величья? Никогда. Роди меня земля моя красавцем, не сделался бы я владыкой красоты. Помехи — воли лучший друг. Но мне ли вам это говорить? Вам, кто познал, кто глубоко познал: венцом героя венчается не просто сильный? Коль мы враги, пускай, да будет так, но назову нас братьями-врагами!

Приор. Я вам не брат! Вы слышите, не брат! Велите света принести, коль мрак лишает вас последних сил. О, как я ненавижу эту презренную справедливость, это похотливое всепонимание, эту порочную терпимость противоположностей! Прочь от меня! Велите ей молчать! Я знаю этот дух — слишком хорошо! о, слишком хорошо! Да изыдет он от меня! Я слышу Флоренцию, слышу ваш век — тонкий, наглый, такой терпимый, но у меня он не отнимет сил, меня он не обезоружит, никогда, никогда. Поймите это раз и навсегда!

Лоренцо. Вы ненавидите наш век, а он вас понимает. Кто ж из вас выше?

Приор (в бешенстве). Я! Я!

Лоренцо. Возможно. Значит, вы. Довольно. Ведь не для ссоры звал я вас. И все ж, помилуйте, мне бы хотелось вас видеть в мире и согласии с собой. Но что я слышу? Вы браните дух, дух, что вознес вас, дух, кому к величью позволили вы вознести себя… Согласны? Не вижу вашего лица. Мне думается вот что: в наше время, как вы его рисуете себе, изысканно, исполнено сомнений, терпимо, любопытно и халатно, неограниченно, разносторонне, — в такое время узость человека уже почти что гений… Но простите! Не спорю я и не хочу обидеть, мне бы получше рассмотреть себя и вас… Та сила, что упорно отторгает всеобщее желанье сомневаться, воистину способна к чудесам. Вся та разряженная мелюзга, она ж не верит — да не помнится вам, что там есть вера! — она лишь чует силу и покорна ей… Прошу еще раз я у вас прощенья! Послушайте же дале! Мне сдается, что, понося искусство, небрезгливо вы пользуетесь им, себе на службу поставили его. Поют осанну все вам, гремит здесь ваша слава, имя, ведь город этот, это время готовы перед гордецами падать ниц. Когда и где такая благодарность и столькие дары достались людям, кто, пусть по-своему, своеобразно стремился к славе, добивался славы? И коль в Флоренции познали славу вы, так то случилось только потому, что ведает Флоренция свободу, что избалована она искусством, вплоть до того, что вас избрать готова властителем. Да будь она поменьше — чуть-чуть поменьше — сведуща в искусстве, вас разнесло бы, не превознесло. Вы это знаете?

Приор. Я не хочу то знать.

Лоренцо. А разве вправе мы знать не хотеть? Браните вы естественных людей, невежд, бесстыдников… А вам не стыдно власть получить, когда вы разобрались, благодаря чему она досталась вам?

Приор. Я избран. И вправе знать и все-таки хотеть. Я должен сильным быть. Бог творит чудо. И то, что видишь ты, есть чудо — естественность нам снова рождена. (У бюста Цезаря.) А этот спрашивал, благодаря чему вознесся?

Лоренцо. То Цезарь! Вы-то ведь монах! И вы тщеславны?!

Приор. А как прикажете вы избежать того, когда я так страдал? Тщеславье говорит: страдание не может быть напрасным. Оно должно мне славу принести!

Лоренцо. Ей-богу, так и есть! Мне ли не знать? Монах, ты дивно все продумал! Мы все, властители, эгоистичны; толпа поносит нас, не зная тому причину, а она — страданье. Зовет нас черствыми, не понимая, что нас такими сотворила боль. Мы вправе ей сказать: смотри сама, устраивайся как угодно, клуша, тебе-то жить куда как проще на земле. Я ж сам себе и счастие, и мука!

Приор. Они ведь даже не бранят. Дивятся. Почитают. Посмотрите только, как льнет к сильному «я» то множество, что есть лишь «мы», как служит, как верно служит, прогибая выю…

Лоренцо. Хотя корысть правителя нельзя не видеть…

Приор. Хотя правитель их не награждает за службу ни грошом, лишь принимает должным…