Ранние сумерки. Чехов

Собрались, конечно, литераторы, и Чехова встретили хмельными восторгами. Хозяин — маленький, толстый, лысый — после первых приветствий зашлёпал мокрыми пухлыми губами и сказал:

   — Жаль, Антон, что ты со мной не посоветовался, когда писал «Три года». Хорошо написал, но я бы написал лучше...

Это «я бы» он слышал от Лейкина с первых дней знакомства. Раньше раздражало, а теперь вызывало юмористический интерес. Потапенко ещё не привык и спорил:

   — Ты бы не мог написать лучше. Ты даже мне говорил, что «На действительной службе» написал бы лучше. Но это же невозможно, Николай. Скажи ему, Антон. Дай я тебя поцелую, Антоша. Ты мой единственный настоящий друг. У меня такое несчастье: жена требует одиннадцать тысяч! Где я возьму?

   — Какая жена?

   — Которая в Феодосии. Дай я тебя поцелую.

   — Не травмируй: у меня зубы болят.

Напротив сидела Лидия Алексеевна Авилова и гипнотизировала его взглядом, который он понял ещё при первой встрече.

   — Я знаю, отчего у тебя зубы болят, Антон, — вмешался Лейкин. — Потому что ты их чистишь. Я никогда не чищу зубы, и они у меня никогда не болят. Один раз почистил и едва не околел.

   — Может, ты и руки не моешь? — спросил Потапенко.

   — И не моет, — радостно подтвердила Прасковья Никифоровна. — С огорода приходит в земле, в навозе — и за стол.

   — А чего мыть? Навоз — не грязь. Навоз — прелесть. Запах — лучше духов.

Авилова брезгливо вздёрнула пухлую губку и сказала:

   — А облысели вы, наверное, потому, что голову мыли?

   — Нет, Лидочка, от литературы. Я, когда пишу, накручиваю волосы на палец и выдёргиваю.

   — Тогда бросай писать, Коля! — воскликнул Потапенко. — Волос уже не осталось.

При первом знакомстве с Авиловой, уловив её взгляд, он подумал о ней как о женщине, для которой брак — ширма для любовных похождений. На каждого приглянувшегося мужчину смотрит с вопросом, можно ли с ним это сделать. А один из принципов писателя Чехова: не желать жены ни ближнего, ни дальнего — в мире достаточно незамужних женщин.

Когда выходили в сырую оттепельную ночь, она оказалась рядом с ним. Извозчики стояли рядком у тротуара. Она была в ротонде, руки заняты — шлейф платья, сумочка, бинокль, с которым приехала из театра. Остановилась и смотрела на него с ожиданием.

   — Кавалер, помогай даме! — крикнул Потапенко, отъезжая.

Он усадил Авилову, застегнул полость, немного поспорили, куда сначала ехать, решили — к ней.

По дороге излагала ему сюжет рассказа, который хотела написать. Разумеется, о любви.

   — Интересно? — спросила она.

   — Нет. Не интересно, матушка.

Она хохотала, посчитав его слова за милую шутку, а сама в ротонде с круглым пухлым лицом и впрямь напоминала попадью.

Прощаясь у своего дома, вдруг сказала:

   — Приезжайте завтра вечером ко мне.

   — К вам? У вас будет много гостей?

   — Никого. Муж на Кавказе. Будем вдвоём.

   — Меня могут увлечь в другое место. Я здесь у Суворина и от себя не завишу.

   — Всё равно буду вас ждать. В девять часов.

VII

Всё же поехал — в ней что-то было для пьесы. И не только — от принципов отступаться нельзя, но иногда возможны исключения. Однако у Авиловой оказались незваные гости, и, встречая его, она смотрела виновато и растерянно. Незнакомая пара набросилась на известного писателя с вопросами о его отношении к Мопассану, Потапенко, винной монополии, японо-китайской войне, избранию Фора президентом Франции и почему-то даже спрашивала о каких-то электрических чайниках. Пришлось много говорить, он устал и хотел уйти вместе с этими гостями, но хозяйка уговорила остаться.

Усадила на диван возле маленького столика, подала вино, пиво, сама села в кресло напротив. Он предпочёл пиво. Говорили, конечно, о литературе. Он возмутился тем, что она носила рассказ Буренину.

   — Я сама поняла, что ошиблась. Он сказал мне, что если я сама буду приносить ему свои рассказы... Понимаете? Ему и сама... Тогда он будет их печатать.

   — Хороших людей гораздо больше, чем дурных. Хотелось бы уберечь вас от дурных.

Она придвинулась ближе, её колени коснулись его, он услышал её учащённое дыхание. Потянувшись к стакану, как бы случайно отодвинулся и спросил строго:

   — Вы счастливы?

   — Но что такое счастье? — растерялась она, не ожидая такого вопроса. — У меня хороший муж, хорошие дети. Любимая семья. Но разве это всё для счастья? Я чувствую, что сама по себе, как человек, со своими особыми желаниями и чувствами, постепенно перестаю существовать. Вы понимаете меня?

И вновь тронула его коленями.

Он поднялся и продолжил разговор, шагая по комнате:

   — Если бы я женился, я бы предложил жене... Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни всей этой российской распущенности... и возмутительной бесцеремонности...

Прощаясь, она смотрела на него с недоумением и едва ли не со злостью. Она любит, и она несчастна.

VIII