Ранний ледостав

На этот неопровержимый довод Митри не нашелся, что ответить. И Ансем с укоризной покачал головой:

— Язык твой, сосед, как пустой невод в реке болтается!

У Опуня немного отлегло от сердца, но разговор тот он помнил и все время боялся, что близкое соседство Тутьи и Карапа обернется когда-нибудь для него бедой.

И все же совсем не Карап был главным соперником, и не о нем думал сейчас Опунь. Карап — что, мальчишка… Это отец хочет его женить, а сам он о сватовстве и не помышляет… Вот Ляля, сын оленевода Махсарова… дело другое…

Говорят, ранили его на фронте, всего и повоевал-то месяца два, теперь в госпитале лежит и вот-вот домой вернется. Полгода назад, когда Лялю в армию забирали, Махсаров уже засылал сватов к Ансему…

Опунь тот день на всю жизнь запомнил. Весть тогда принес ему закадычный дружок Оська. Дома никого не было, Опунь только.

— Ты тут сидишь, а Тутью замуж хотят отдать! — закричал Оська прямо с порога.

От этих слов у Опуня руки-ноги задрожали, он чуть не выронил зайца, которого в тот момент свежевал.

— Откуда ты знаешь? — чуть слышно спросил он.

— Мать говорила.

— Что она говорила?!

— Что сватов Махсаровы к Ансему аки засылали. «Интересно, — спрашивала, — по старинным обычаям свадьбу справлять будут или по новым». А может, выкрадут ее, как твою сестру Палаш? — выпалил Оська.

— Но, но, ты Палаш не трогай! — прикрикнул на друга Опунь. И хотя ему неприятно было вспоминать недавнюю, слегка нашумевшую историю, но в памяти поневоле всплыл этот случай. Опунь очень любил Палаш, скучал без нее. Рослая, сильная, она рыбачила летом наравне с мужчинами, ловко управлялась с муксуновой сетью, метала сено в стога, работала на лесозаготовках… Палаш никогда не унывала, даже самую тяжелую работу делала легко, с улыбкой… Хорошо было дома с Палаш…

И вот однажды (в Месяц Весенних Ручьев это было) Опунь проснулся утром, откинул меховую ягушку и привычно окликнул сестру:

— Палаш! А Палаш! Светает уже. Вставать будем?

— Будем, будем, — отозвалась вместо нее мать. — Сейчас я растоплю печку, сынок, накормлю тебя…

— А Палаш где?

Мать почему-то замялась, ничего не сказала, молча загромыхала пустым чайником.

«Странно, — подумал Опунь. — Неужто сестра уже ушла на работу? Даже не завтракала…»

— Палаш на работу ушла?

— Нет… Нету ее, сынок…

— Как это — нету?

Мать тяжело вздохнула.

— Увезли нашу Палаш, сынок. Выкрали.

— Выкрали?! — Опунь вскочил с постели. — Кто выкрал? Я убью его!

— Не шуми, успокойся, — заулыбалась мать. — Всякая девушка рано или поздно покидает свой дом. Ведь Палаш наша… давно уж невеста. Вот и нашелся для нее суженый.

— Какой еще суженый?

— Панка, охотник. В соседнем поселке живет. Ондатру, говорят, хорошо промышляет.

— А почему он сам к нам не приехал?

— Он Тылтам Нэ ко мне прислал, мы с ней все и уладили.

— Что уладили? Да расскажи толком!

— Ну, что Панка нашу Палаш украдет.

— Мама, что ты говоришь!

Еля засмеялась. А Опунь чуть не заплакал, так жалко ему стало сестру.

— Глупый ты еще у меня, как молодой олешек! Так исстари в наших краях делалось. Время-то сейчас какое? Военное, трудное. Панке тоже нелегко живется. Чтоб свадьбу по обычаю справить — деньги нужны, мяса много, рыбы. Где нынче взять? Вот и решили свадьбу потом как-нибудь справить, а пока, с моего согласия, конечно. Панка нашу Палаш к себе увез. Что тут плохого? Пусть живут!

Обидно стало Опуню, что сестра вот так, тайком от него, уехала, не попрощавшись даже. Не так ему виделось ее замужество…

В тот же день весь поселок узнал, что Палаш украли. От стыда Опунь сквозь землю готов был провалиться, на одноклассников и взглянуть не смел. А когда после уроков заглянул по делам в сельсовет да ненароком услыхал разговор Ярасима с секретарем Дмитрием Коневым, то и вовсе загоревал.

— Слыхал новость? — спросил Ярасим. — Опять похищение устроили! Говори им — не говори, а они все по своему делают!

— До чего хитрый народ! — вздохнул секретарь. — Знают ведь, что в сельсовете их не распишут: невесте-то еще нет восемнадцати, полгода не хватает. Надо бы построже с ними…

— Ладно, Дмитрий Ильич, чего уж. Еля, конечно, поторопилась, да ведь и парня понять можно. Один мыкается, мать парализована, отец на фронте погиб. А на севере как без хозяйки жить?

— Это верно… Только ведь не положено, по закону-то… В районе узнают, по головке нас не погладят. Вон какой шум был, когда Нерку из поселка Лангивош в шестнадцать лет замуж выдали. Жених чуть под суд не пошел, помнишь, поди?

— Помню, конечно. Твоя правда, Дмитрий Ильич. Только и Еля права по-своему. Рада, что хорошего человека для дочки нашла. Говорят, Панка в наш колхоз перебраться хочет, а он мужик стоящий, работящий… Нам такие нужны… Да и Елю с детьми новый зять не оставит — и дровами, рыбой поможет… Трудно ей одной с двумя пацанами…

— Это так, — снова вздохнул Дмитрии Ильич, — только я все равно с матерью поговорить должен… Если все закон нарушать станут, что делать будем?

— Должен — поговори! — улыбнулся Ярасим. — Я разве мешаю?

Опунь тихонько выскользнул из конторы и помчался домой.