Ранний ледостав

Мойпар долго шел по лесной тропе, ведущей к речке Сорт-Ёх. Достигнув истока, он не стал пересекать болотистые верховья, а направился вниз, продираясь через кусты багульника и мелкий тальник.

Пиляп уговаривал себя не спешить, но невольно все прибавлял и прибавлял шагу. Хвоя разлапистых елей и сосен колола руки, лицо, за ноги цеплялись низкорослые карликовые березки. Потом идти стало еще труднее — медведь свернул в сторону топкой низины, покрытой крутыми, пружинящими кочками. Ноги с них так и соскальзывали — приходилось переваливаться с боку на бок, чтобы не увязнуть в трясине, лишь сверху затянутой тонким весенним ледком. Такое передвижение изматывало, и Пиляп стал нервничать.

— Кой! — пробормотал он, обращаясь к медведю. — Зачем в такие дебри забрался? Я тебя все равно найду!

Сейчас ему не хотелось называть мойпара на «вы», как обычно.

Уже в сумерках охотник остановился передохнуть. Выбрал место посуше, положил в снег рукавицы и сел на них. Достал из заплечного мешка флягу, кусок хлеба и вяленую рыбу и совсем уже было приготовился перекусить, как вдруг услыхал стремительно приближающийся собачий лай. Из зарослей выскочил Нявар и, покрутившись возле хозяина, снова исчез в тайге.

Это был верный знак!

Пиляп взволновался, сунул обратно в мешок еду, схватил ружье. Собаки надрывались где-то совсем рядом. Он пошел на их голоса и вскоре очутился на открытой поляне, за которой виднелся молодой кедрач.

Медведь, наверняка, прячется там.

Пиляп приблизился к кедрачу на бросок аркана. В чаще шла схватка — хвойные ветви покачивались, взлетали вверх комья снега, доносилось громкое рычанье собак и рев озлобленного мойпара.

Лайки старались удержать Старика в кедраче, не выпустить его на поляну. Охотнику входить в такой момент в гущу леса — все равно что безоружным выйти на разъяренного зверя.

Пиляп громко кашлянул. Лопас с Няваром поняли его сигнал и повернули к опушке кедровника. Охотник укрылся за стволом ближнего дерева.

Он видел, как резко качнулись, словно подрубленные, молодые кедры. Одна из лаек вылетела вперед, и вслед ей молнией метнулась простертая медвежья лапа. Собака кувыркнулась в воздухе и душераздирающе завизжала. Это был Нявар.

Тотчас показался лающий взахлеб Лопас, за ним — Старик.

Мойпар попытался достать и эту собаку, однако не смог. В ярости он присел, оскалил клыки и глухо зарычал.

Пиляп вскинул ружье. Зверь метнулся вправо и скрылся за невысокой елкой. Сквозь хвою белел ободок на его шее.

Стрелять было нельзя — пуля могла срикошетить. А если испуганный Старик подастся обратно в кедрач, его оттуда больше не выманишь.

Пиляп, стараясь не дышать, сделал шаг-другой…

Теперь медведь увидел его. Они снова взглянули друг на друга — глаза а глаза.

Охотник выстрелил. Но за какую-то долю секунды до этого мойпар резко рванулся в сторону, и пуля, видимо, угодила ему в правую лопатку.

У Пиляпа заныло сердце — этот зверь был словно заколдован!

— Остановитесь, Старик, остановитесь… — машинально прошептал он побледневшими дрожащими губами, но мойпар, подскочив, развернулся и бросился назад в кедровник.

Видимо, он все-таки был сильно ранен — на мокром снегу остались пятна крови.

Охотник рванулся по следу, но тотчас опомнился: нужно было помочь покалеченному Нявару.

Раненый пес жалобно скулил, мотал головой и дергал передними лапами. Пиляп опустился перед ним на колени, ощупал теплое тело собаки. Нявар притих, с надеждой уставился на хозяина. «Плохи дела… — сразу определил охотник. — Перебит позвоночник…» А вслух сказал:

— Прости, друг, не уберег я тебя…

Взрывая снег, подполз Лопас, лег рядом с Няваром, лизнул его языком.

Медлить было нельзя. Зачем продлевать мучения верного друга? Пиляп достал из вещмешка капроновый шнур, подозвал Лопаса и, отведя его в сторону, за деревья, крепко привязал к стволу могучего кедра.

Затем вышел на открытое место, повернулся лицом к югу, где находился Ампат-Лух — залив Священной Собаки и тихо запричитал:

— Гляди, гляди, мать Священной Собаки! Ты видишь, как мучается мой Нявар. Чем я могу помочь? Ничем! Мне остается только одно — прекратить его страдания. Пойми меня и укрепи в этом тяжелом решении! Ты все понимаешь, мать Священной Собаки!

Уже в темноте прозвучал одинокий выстрел…

— Слушай, слушай, мать Священной Собаки! Все кончено…

Долго стоял Пиляп, понурясь и не в силах тронуться с места, возле несчастного Нявара. Потом разгреб снег, собрал мох и укрыл им собаку. Сверху набросал сучьев.

Надо было идти дальше, но Пиляп почувствовал себя обессиленным и опустошенным. Ноги словно одеревенели, подташнивало от голода — ведь он так и не успел поесть.

Он подошел к Лопасу, ласково потрепал его по загривку. Тот жалобно тявкнул в ответ.

— Вот мы с тобой и остались одни, — сказал Пиляп. — Будем устраиваться на ночлег.

Согревшись возле костра. Пиляп накормил Лопаса. Но тот, против обыкновения, ел вяло. Да и сам он без всякого аппетита пожевал вяленой рыбы, запил кипятком.

Потом, поплотнее завернувшись в малицу, попытался уснуть. Сон, однако, не шел. Мысли о коварном мойпаре бередили душу.