Ранний Самойлов. Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х

Из «тех» читали П. Железнов[93], Кедрин[94], А. Коган[95] – самый скверный поэт в Союзе. Стихи были так плохи, что решили их не обсуждать. Нас критиковали, но косясь на Сельвинского. Все понимали, что есть о чем говорить.

Там же, в Домписе, Павка завел нас в уголок и прочел отрывок: часть будущего монолога Олега. Он сам еще не знал, что из этого выйдет. Мы тоже как-то пропустили его мимо ушей.

Осенью была готова 1-я глава поэмы.

Павел был болен. Мы собрались вчетвером в крошечной комнатушке за кухней – И. Рабинович[96], Борис[97], Сергей[98], я. Кажется, кто-то еще. Павел лежал худой, небритый на диване.

Читал немного глуховато, рубя рукой. Очень понравилось. В следующие читки – еще больше. Это был катехизис. За лето многое утряслось. Поэма была – внутренний спор в нас самих, вышедший наружу, ставший стихами.

Она положила начало какой-то новой серьезности. Мы почувствовали свою силу.

Читающие нас студенты приняли ее с восторгом. Еще не готовая, она ходила по частям в списках.

Сельвинский сказал: такие вещи пишутся раз в десятилетие. Хотел напечатать отрывки. Но не пустили.

Пишущая братия вообще приняла холоднее, кроме Зелинского[99], Агапова[100], еще немногих.

На дебюте в Д[оме] п[исателей] поэма не понравилась. Брики[101] тоже не восторгались. Не было формальной заковыки.

Но у нас была и осталась чудная уверенность в себе. Мы вполне полагались друг на друга. И были рады лишь тогда, когда встречали одобрение у себя, среди «равных».

Не помню, кто первый сказал: «Мы – поколение сорокового года». Это было после Финской войны и с тех пор стало термином, обозначающим «нас».

Слуцкий любит психологические эксперименты. Если бы кто-нибудь из нас умер, какую бы икону сотворили из него остальные, какую бы создали легенду!.. Ему как будто жалко, что никто из нас не умер, все-таки интересно, что из этого получится.

25.06

Упорядочить планы[102].

1. Роман «Поколение сорокового года».

2. Эстетика.

3. Маленькая трагедия (о подлеце).

4. «Суды». Осюжетить? Вообще создать каркас.

5. Сцены Смутного времени.

6. Драма «Шамиль».

7. Слово о Богородице и солдатах.

8. Портрет Павла.

28.07

А мир так полон новизны,

Что лишь глаза протер,

Сияющей голубизны

Колышется простор.

17.08, Горький

Опять солдатские слова,
Что живы будем – не помрем.
Опять записаны права
Скрипучим писарским пером.

Опять походка рядовых

И черная людская лава,
И в этих муках родовых
В грязи родившаяся слава.

18.08

Марьина роща под Горьким. Карантин. Окрики отъевшихся тыловых старшин. Нетрудная, но унизительная работа. Тоска!

Моя любовь, моя надежда!
Прости во что бы то ни стало,
Что я любил тебя небрежно,
Что дорожил тобою мало.

03.09

Поэзия. Стихи! Мы пишем друг для друга. Кого знают? Маяковского понаслышке. Есенина уже забывают. Симонова. А из стариков. Пушкин, Лермонтов, тоже не по стихам, а по имени. Вот и все. Лучшее, чего может ожидать поэт, это если его поют, не зная имени автора, как несколько песен Некрасова, Никитина, Кольцова[103] и десятка других.

Нужно переходить на прозу.

04.09

Биография – половина поэта. Гомер – это спор семи городов. Тиртей[104] – это легенда о боевой песне. Рембо без биографии был бы половиной поэта (эх бы Паустовскому такую!).

21.10

Можно привыкнуть к усталости, как привыкает к ней рабочая лошадь. Возникает своего рода второе сознание, как второе дыхание при беге. Ноги и руки производят движения механически, как бы без участия разума. А голова работает сама собой, тоже медленно. Мысли текут, как вода.

За изгородями соседей
Холмы наметаны стогами.
Течет за медленной беседой
Вино в граненые стаканы.

03.11

Ого! Приехал генерал!
Скорее: пуговицы, петли,
Гляди, сержант, небритых нет ли.
Ну как? Ну что?
Да поорал
Насчет постелей и матраца.
Да, он найдет, к чему придраться.

12.12

Моей простреленной руке
Знакомо чувство непогоды.
Далёко на большой реке
Гудят в тумане пароходы.

27.12

Нестеровский[105], жестоко скучающий в неуютной и скудной редакции бригадной газеты. Высокий, с лицом Черкасова, с большими, нескладными руками. Хорошо знает современных французов и очень плохо современных русских.

Мы с ним сошлись, и я, проголодавшись по нежности, сразу ее почувствовал.