Ранний снег

- На танке... С автоматом, - усмехнулся Пётр. - Прикрытая авиацией с воздуха.

Когда улеглись спать, почти на рассвете. Железнов долго охал, кряхтел, всё никак не мог устроиться на своем жёстком, прикрытом плащ-палаткой ложе. Он то и дело приподнимался на локте и спрашивал Завалихина, не давая ему уснуть:

- Слушай, Петуний! А ты не знаешь случайно, где Никола Павликин? Что-то о нем ничего не слыхать...

- Погиб под Белостоком.

- Вот что! Гм... А Мишка Белов?

- Погиб западнее Минска. В окружении... На моих глазах.

- А Васька Пономарёнок? Худощавенький такой, в очках...

- Тяжело ранен на Берёзине. Они там дрались как черти! С горючкой, с одними гранатами - против танков. Лицом к лицу! И представь себе, задержали... Немцы даже подкрепления запросили.

- А Валюшка Смирнов? Помнишь, такой белобрысенький. Где он?

- Убит под Сенно. Видишь ли, там немцы бросили крупный десант...

- Мда-а... Вот это война! Всех сведут под корень. Не оставят и на зерно.

- Такой войны, Мотя, ещё в истории не было. Это я тебе честно скажу.

- Да, но и таких солдат, как наши, - заметил впервые за вечер Шубаров, - тоже не было. Никто немцев не бил, а наши бьют...

Он вдруг почувствовал к Завалихину острую неприязнь. Из них троих Дмитрий Иванович был здесь самым младшим по возрасту и по званию, и он не хотел вмешиваться в откровенный мужской разговор, идущий между командиром и начальником штаба полка. Но вся эта горечь в словах Завалихина почему-то не показалась Дмитрию Ивановичу полной правдой. В глубине души он считал: правда где-то в другом.

- Фашисты за девятнадцать дней справились с Польшей, - сказал Шубаров. - За четыре дня с Голландией. За четырнадцать с Бельгией. За двенадцать с Францией. Переговоры в Компьенском лесу не в счет, они всего на пять дней позже просьбы о перемирии. А наша война только ещё начинается: резервы-то главные не подступали... И промышленность наша ещё на колесах. Всё это - только начало.

- Да, конечно, - поддержал Матвей Железнов своего комиссара. - Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним! А он, фриц, ещё поплачет у нас!..

Матвей вдруг задумался, опёршись подбородком на руку, хмуро сдвинул и без того угрюмые брови.

- Изучаешь, изучаешь чужой опыт, а на всё нужно делать поправки: и на панику, и на внезапность, и на отсутствие резервов в данный момент, и на плохую связь, и на ошибки штабов, и на неточность исполнения приказов ввиду изменившейся обстановки. Нам с Митей вроде бы будет легко воевать: поумнеем на чужих-то ошибках! А всё же надо быть готовыми ко всему. И выступать на фронт придётся в самую зиму. Так что думай и думай...

Завалихин закашлялся, задышал тяжело, глухо.

- Да, в самую зиму, - устало кивнул он. – И в самую рубку!

Дмитрий Иванович больше в разговор не вступал. Он лежал на нарах, закинув за голову руки, жевал погасшую папиросу.

Все эти долгие разговоры о фронте принесли ему только боль. Он не мог, не хотел принимать трагическую завалихинскую науку.

«Нет! Не так!.. Так нельзя! - думал он. - Никакая, даже самая нужная правда не должна унижать человека, вышибать у него оружие из рук! Говорят, что сомнение - корень познания. Нет, неправда! Где сомнение, там нет силы духа... А нам прежде всего нужна вера в победу».

До сих пор комиссар не задумывался о победе. Он думал что-то вроде: «Победа всегда есть победа - и только». Сам он верил в неё совершенно безоблачно. И в армию. И в гений Верховного. И в силу оружия. И не взвешивал разумом, а просто угадывал: да, будет победа! Обязательно будет победа! И никогда не задумывался: а какою ценой?

Но сейчас именно о цене и кричал Завалихин в эти хмурые ночи их долгих споров. О бесчисленных жертвах и напрасных потерях. И гнев кипел в душе Дмитрия Ивановича. Он кусал себе губы.

«Наши жертвы - из-за жестокости этой войны, - думал молча Шубаров. - Из-за нашей классовой непримиримости. И если у нас останется хоть один, последний солдат - и он тоже падёт в бою, и тогда он не напрасная жертва, а защитник своих убеждений!»

Он сказал Завалихину:

- Чего это ты всё шумишь о напрасных жертвах? Напрасные жертвы! Ты же знаешь: война с фашистами для нас неизбежна. А как известно, на войне по головке не гладят. И пряников... тоже не раздают! Кто сознательно идёт на смерть ради Родины, тот не жертва! - рубанул он рукой.

- Ну, связались! - сказал Железнов. - У нас на Дону драчливых петухов на заслонке кормят.

- А что, я не прав? - повернулся Шубаров.

- Ты прав. Я с тобою согласен.

Завалихин, сверкнув глазами, смолчал, ничего не ответил. Он только бросил в огонь недокуренную цигарку и скрутил себе из обрывка газеты другую. Затянувшись, и эту бросил. И лег на свое место на нары, завернувшись в грубошёрстное одеяло.

Вскоре спал и Матвей. А комиссар ещё долго ворочался, всё никак не мог уснуть. Ему всё хотелось вскочить и куда-то бежать, что-то делать, убеждать, спорить, доказывать.

Он вдруг застонал, заворочался на нарах так, что доски под ним затрещали.