Ранний снег

- Тише! Не шумите... Все спят.

- Ну, как тут дела?

- Ничего. А вы как доехали? Благополучно?

- Замерзли, просто ужас какой-то! А так вообще ничего... Корми нас, Шура, скорей!

С лёгкой руки Дмитрия Ивановича Шубарова меня теперь все в батальоне зовут Шурой, особенно после его смерти.

Марьяна по-хозяйски окинула взглядом палатку.

- Нетранспортабельных много? Да? И мы ещё привезли... Что ж ты будешь с ними делать?

- А что с ними делать? - удивляюсь я и неловко смеюсь. - Пусть лежат, пока не станут транспортабельными!

- А если нам... самим ехать?!

Они с Женькой, видимо, уже что-то знают.

Ну что ж. Ехать так ехать, сказал попугай...

Мне, однако, пока никто ещё не отдавал распоряжения сворачивать эвакоотделение и готовиться к переезду. К тому же я всегда собираюсь в последнюю очередь, когда приёмо-сортировочное отделение и операционно-перевязочный блок уже обоснуются на новом месте. Я всегда во втором эшелоне. Да и куда мне спешить? Разве это так уж сложно: напоить, накормить раненых, подбинтовать их в дорогу, приготовить химические грелки к ногам, поплотнее закутать всех в теплые одеяла, погрузить на носилках в большие автобусы, пожать на прощание каждому руку; и, если они едут одни, без меня, отдать сопровождающему их санитару последние наставления – и в добрый путь, на Кубинку или в Звенигород, а то прямиком и в Москву, в Лефортово, а там дальше, куда-нибудь в тыл: на Волгу, в Сибирь. А тем временем, пока они едут, мы будем гасить печи, разбирать нары, вытаскивать колья из мерзлой земли и укладывать их по ящикам, вынимать из окон стекла вместе с рамами, сматывать электропроводку и внутреннюю теплую прокладку с потолка, сворачивать промерзлый, окаменевший брезент верха крыши и увязывать его в тяжёлые, неухватные тюки, а потом всё это грузить на сани или в полуторки и трёхтонки. И тоже в путь, но не очень-то добрый. Не в глубокий тыл, а ещё дальше вперёд, к линии фронта, в темноту, по запутанным в лесу, неизвестным шофёру дорогам, мимо минных полей, мимо сожжённых, обугленных деревень, мимо прорванных танками проволочных заграждений и надолб, мимо трупов, лежащих поразительно правильными рядами на сером снегу: говорят, это не немцы, а финны - так, рядами, они и шли в атаку, и теперь лежат, как снопы, по снежному полю с развевающимися рыжими волосами; мимо чёрных колодцев и изрытых воронками подмосковных колхозных полей, отвоеванных у врага.

По ветровому стеклу машины будут биться, хлестать пушистые ветви елей, почти новогодних - Новый год-то уже на носу, - а мотор будет выть и срываться на обдутых ветрами льдистых подъемах, и под скрежет и лязг рессор на ухабах, под визг мерзлого снега тебя пригнет к многочисленным ящикам и узлам тягучая, словно дёготь, усталость, веки смежит холодная резь в глазах от недосыпания, от слепящего, с ледяною поземкою снега, и ты сладко заснешь на вьюжном ветру в ожидании завтрашнего утра, и новых, чистых снегов, и яркого, синего, без единого облачка неба - недоброго предвестника лётной погоды...

4

Размышляя о мельком брошенных Марьяной словах о предстоящей дороге, я стелю на ящике из-под медикаментов свежую большую газету, она заменяет нам скатерть, кладу горкой чёрные сухари, финкой режу ломтиками свиное сало. Оказывается, «свинью» подложил мне действительно Марчик. Он получил посылку от матери. Я об этом узнала случайно. Но сало мы едим, несмотря на наши с Марчиком разногласия, с большим аппетитом. Потом я достаю завёрнутый в одеяло бачок с гороховым концентратом, заявленный ещё с обеда «расход», и ставлю на стол эмалированные кружки. Котелок, выданный Женьке и Марьяне на двоих. они сразу же потеряли, как только выгрузились из эшелона, поэтому едят теперь суп ложками из одной, общей кружки, поминутно бегая за добавкой.

- Да вас, видимо, легче похоронить, чем прокормить, - говорю я, с удивлением наблюдая, как они споро, наперегонки хлебают горячее варево. - Ишь как налегаете... в четыре руки!

- Ну вот, сразу и оговорила, - с набитым ртом смеётся Марьяна.

Насколько я знаю Марьяну, её аппетит не испортишь ничем, даже разговорами о мертвецах. Это я проверила, когда мы ещё занимались в Воронеже, в анатомикуме. Засмеётся, сморщит нос - и как ни в чём не бывало развернет бутерброд или разломит булочку с маком.

Здесь, на фронте, я всё больше сближаюсь с Марьяной. Женька от меня как-то отошла, замкнулась в себе, а Марьяна во всех трудных случаях жизни просто клад, её все в батальоне уважают, не только я, и, наверное, за уважение - эксплуатируют.

- Марьяна, вам нельзя ещё идти отдыхать, надо помочь Гале прибраться, - Это главный хирург.

- Хорошо.

- Марьянушка, пособи-ка мне ящик поднять. - Это аптекарша Фая.

- Марьянка, я не успела инструменты простерилизовать, ты сама это сделаешь, ладно? - Это Наташа Глызина на перевязке.

- Марьяна, постирай заодно и мою гимнастёрку. - Это Кирка Дубравин.

- Марьяна, я вчера должна была сдать ведомость, а свет погас, ты мне сейчас посчитаешь, а я запишу. - Это я с комсомольскими взносами.

Марьяну у нас зовут «Скорая помощь».