Ранний снег

Опёршись на рокадную железную дорогу, немцы сделали крепостями три старинных русских города: Ржев, Вязьму и Юхнов. И вот всю зиму напряженные, кровопролитные бои шли севернее нас и южнее. И мы, в центре, третий месяц пытаемся прорвать их оборону, пробиться на помощь к своим - и не можем. Не хватает снарядов, орудий, авиации, танков, люди вымотались. Иной раз кажется, стоит только нажать - и всё будет в порядке. Тем более что у немцев за линией фронта мешанина, «слоеный пирог». Справа, из-подо Ржева, в свое время вышли и ударили гитлеровцам в тыл две наши армии и конный корпус. Они зашли глубоко за линию фронта, к самой Вязьме, и ходят теперь чуть севернее её, тревожа боями; слева, из-под Юхнова, вышел рейдом другой конный корпус и движется по тылам немцев к Вязьме, уже с юго-востока; в центре - наши, окружённые. Они тоже связали фашистов по рукам и ногам и заставили их всю зиму отсиживаться в дотах и дзотах, не выходя на оперативный простор. Позади окружённых, за спиной у врага, - партизаны Смоленска и Духовщицы. Действительно, иной раз кажется: вот так штука! Стоит только нажать, и линия фронта где-нибудь треснет, разломится на куски. И как знать тогда, насколько короче и проще станет война?

Но нажать нечем.

Пехота устала. Наступление, начавшееся в первых числах декабря под Москвой, продолжалось весь январь и начало февраля, и резервы, по-видимому, уже истощились. Новых ждать пока неоткуда. На фашистов работает вся Европа, а на нас только Урал, да и тот перестраивается, принимает перебазированные с запада фабрики и заводы.

- Правильно говорят: бог создал землю, а чёрт - Смоленскую область. - Кто-то тяжело вздохнул из угла, светясь красным огоньком папиросы.

Но Улаев, сам родом смолянин, обиженно фыркнул:

- Бог! Чёрт! Много ты понимаешь! Уж если быть точным, то скажи так: бог создал людей, а чёрт - Гитлера.

- Выходит, что так.

- Да, действительно, непонятное дело с Вязьмой, - говорит угрюмо Кедров. - Разве что со временем история разберётся? Честно говоря, я и сам не могу понять, как это так получилось, что дважды - не один раз, по случайности, а дважды - на одном, и том же месте у нас окружение.

- В наступлении всегда неразбериха.

- Война - это риск. Мы обязаны были рисковать. А если бы немцы покатились и покатились на запад? Что ж, мы бы так и сидели, ждали, пока наши тылы подтянутся? Тоже очень смешно...

- Да, это тебе не задачка в школьной тетради: решение не сошлось, резиночкой стёр - и сначала. Всего сразу и не учтешь!

- Хотел бы я дожить до тех. дней, когда мы будем немцев брать в окружение. Вот уж я тогда посмеюсь!..

Да, действительно, дважды - под Вязьмой. На одном и том же месте. Странно? Может быть. Но кто сейчас в этих странностях разберётся? Темна вода в бесчисленных реках, речках и ручейках, протекающих по полям и лугам древней Вязьмы. Темны омуты и водовороты в непроходимых её болотах и бочагах. Темны тучи, ходящие над озерами. И бесконечна вера человека в свои силы, в победу. Ради победы он готов идти на все: пусть с гранатами против танков и тяжёлых орудий, пусть голодный против сытых врагов, отсиживающихся в тепле. Пусть в кольце, в окружении, но сражаться...

- Я слыхал: нашим дали приказ выходить?

- Да, - ответил Кедров. - Есть такой приказ. Конечно, теперь, когда возник перевес, им нет смысла оставаться у немцев в тылу. Они свое дело сделали. Пора и на отдых...

- Пробьются?

- Должны. Мы поможем отсюда...

4

Поздно вечером, когда Кедров собрался уже уходить, он на миг обернулся ко мне:

- До свиданья! Спокойной ночи...

- Спокойной ночи. До свиданья, - ответила я и попросила: - А Блока оставьте, пожалуйста!

Кедров потоптался на месте. Помедлил. Подумал. В сомнении нерешительно сунул руку в карман. Не торопясь вынул синенький томик, погладил его ладонью, протянул мне:

- Ну уж ладно, нате! Только не забудьте вернуть. А то я знаю вас, обязательно заиграете.

- Нет. Честное слово, нет, Алексей Николаевич!

- Ну, верю. Добро!

Он ушёл, сгорбясь, грузный, медвежевато переваливаясь в больших сапогах, и сразу в палатке стало пусто и неуютно. Как будто печка потухла. Кедров долго ещё стоял возле тамбура с Сергеем Улаевым, который пошёл его провожать, и что-то рассказывал, посмеивался глуховатым смешком. А Сергей мелко сыпал в ответ, как горох, круглое, задыхающееся: «Хо-хо!..»

Проводив гостя до самого КП полка, Сергей вернулся, бросил автомат на сено, лег сам и долго лежал молча. Потом вздохнул:

- Вот это человек! В огонь и воду за ним пошёл бы.

Ни Женька, ни я ничего не сказали.

Кедров пришёл к нам и на другой вечер, и на третий, и на четвертый. Каждый раз садился возле огня, доставал кисет или же, хлопая себя по карманам, обращался к Сергею:

- Табачок есть?

- Есть.

- Закурим?

- Закурим.

И они не спеша молчаливо курили.

Он был такой сильный, прямой, неуклюжий, что, глядя на него, я невольно улыбалась. Так мог из чащи лесов прийти на огонь диковинный зверь, могучий и добродушный.

Иногда мы с ним встречались глазами. Тогда он улыбался: незагорелые лучики возле его глаз становились тонкими.

Потом Кедров поднимался и уходил.