Ранний восход

— А? Серов? — вдруг сказал дядя Володя уже с явной насмешкой, как решил теперь Коля. — Ну, что сидишь? А на щеках война Алой и Белой розы! — засмеялся он, видя, как щеки Коли то мертвеют от страха, то пунцовеют от смятения и конфуза. — Ну, шагай сюда. Давай разговаривать. Это что у тебя тут за цвет? Ты когда-нибудь видел, чтоб на небе была такая грязь? У тебя тут такое намазюкано, будто кто-то по небу в галошах прошелся и грязи наносил. А вот этот кувшин орет у тебя во все горло, как зарезанный. Его в натуре поставили, видно, в тень, на второй план, а он у тебя выскочка, полез наперед. Всех за спину засунул, перспективу смял, потому что очень уж цветом вопит… Ну, вот этот рисунок ничего, тут кое-что имеется… А это у тебя что? «Реквием», Ленинград? — Если б Коля следил внимательно за выражением лица дяди Володи, то заметил бы, может быть, как тот с лукаво-значительным видом поглядел на окружающих, подмигнул им и, отставив от крепко сжатого кулака вверх большой палец, показал его за спиной заробевшего Коли. — Старичок у тебя этот с настроением. Мысль мне твоя понятна. Кругом смерть, запустение, а он весь — вдохновение, мужество. Он не сдается, он уверен в победе, хотя и скорбит безмерно о погибших. Это у тебя тут получилось. Но фон намечен бледно, чересчур эскизно и потому невыразителен. Тут какой-то провал.

Так он перебирал рисунки и в каждом находил какие-нибудь погрешности, ошибки, недоработку. И с каждым его словом Коле становились все яснее слабые стороны его работ, и все ужаснее ощущал он безмерность своего провала. И как он только раньше сам не видел всего этого! Ну конечно же, никуда не годятся эти рисунки, а все то, что хвалит дядя Володя, — это он говорит в утешение, чтобы не добить окончательно племянника.

— Федя, — вдруг сказал дядя Володя, обращаясь к Федору Николаевичу, — можно тебя на два слова?

И они вышли в другую комнату.

Дрожащими руками Коля стал собирать разруганные рисунки и укладывать их в папку. Добрый дядя Лева смотрел на него ласковыми и как будто сочувственными глазами.

— А ведь, пожалуй, помощник растет дядюшке? — спросил он.

— Помощник? — откликнулся гость-художник. — Гм! А может быть, конкурент?

Ну что они, в самом деле, для того, чтобы издеваться, позвали его сюда? Коля отвернулся к окну. Но в эту минуту он услышал шаги отца и дяди за спиной. Он не нашел в себе силы оглянуться.

— Давайте решать, — услышал он голос дяди Володи. — А по-моему, и я уже Феде сказал свое мнение, тут двух решений быть не может: надо учиться. Коле следует учиться не по-любительски. Пускай хорошенько подготовится, а осенью — пожалуйте на экзамен, на конкурс в Среднюю Художественную школу при Суриковском институте. Я поддержу со своей стороны, если надо. Видно же, что малый кое-что соображает, а школы нет. Нужна настоящая школа.

Больше всех, кажется, рад был добрый дядя Лева. Он обнял Колю, взъерошил ему волосы.

— Вот видишь… видишь, — проговорил он. — Что ж мы, ничего не понимаем, что ли? Ну, доволен?

Коля еще боялся поверить тому, что услышал. Он теребил тесемочки папки и, весь багровый, осмелился наконец поднять глаза.

— Ну, что смотришь? — сказал дядя Володя. — Думаешь, зря ругал? Ничего подобного! За дело. Еще не так буду ругать. Если хочешь, чтоб толк был, придется потерпеть и послушать. Правда — она вроде магнита. Деревяшки на нее не идут. А вот железо, стоящий металл, притягивается. Вот и посмотрим, кто ты.

Теперь надо было хорошо подготовиться к конкурсному экзамену. Решение было принято. Все дальнейшее зависело уже от самого Коли. Он все-таки решил поговорить обо всем с вожатым Юрой. Он немножко боялся этого разговора. Ведь профессор и Юра недавно еще советовали не оставлять нормальной школы, а рисованию учиться исподволь, совмещая занятия в Городской Художественной школе с нормальным ученьем. Но, узнав все подробности встречи с дядей Володей, Юра на этот раз одобрил решение Дмитриевых.

— Жаль мне, конечно, что я тебя потеряю, — сказал Юра, вздохнув, — и ребята огорчатся, но это все несущественно. По-моему, у тебя дело ясное. Так что дерзай.

Коля отлично, с похвальной грамотой, перешел в следующий класс. «За отличные успехи и примерное поведение», — было написано в грамоте, которую он за номером тридцать пять получил 1 июня 1946 года.

Коля с гордостью укрепил почетный документ над своим столиком, полюбовался им часок-другой, а потом решил, что так все это выглядит хвастливо, и убрал грамоту в папку, где хранил самые лучшие свои рисунки.