Ранний восход

Так это письмо и осталось дома. Коля спрятал его в ту папку, где среди лучших его рисунков хранилась и грамота, полученная в школе.

…Надо было готовиться к серьезному испытанию, может быть, самому трудному во всей Колиной жизни, самому решающему из всех, которые ему выпадали на долю. Словом, надо было заниматься еще усиленнее. А тут как раз вернулись Суздальцевы. Кира так загорела в Крыму, что стала похожа на негатив собственной фотографии. Волосы и брови выгорели и стали светлее лица. Зато глаза… Э, да что там говорить про глаза!

Теперь, вместо того чтобы пойти с Женьчей или Викторином в Парк культуры, на футбол или в кино, Коля в свободные часы бежал через переулок к Суздальцевым. Иногда по вечерам Кира и Надя приходили во двор дома номер десять в Плотниковом переулке, и все сходились под старым дубом, собирали желуди, кидались ими друг в дружку и радовались, что есть на свете такое хорошее место, как уголок двора под широким, немало на своем веку повидавшим старым дубом — Колиным дубом, как называли его ребята, помнившие историю с наглыми пильщиками.

Словом, все шло хорошо. Но в дело вмешался злой дух, облаченный в модный костюмчик, пузырчатые штаны гольф и носящий имя Викторина Ланевского, давно уже не позволявшего звать себя запросто Торкой, как это прежде водилось.

— А недурно ты портретики рисовать наспециализировался, — сказал он однажды с загадочным выражением Коле. — Прямо хоть на Всесоюзной выставке экспонируй. Портретик — на красоту. Получше оригинала будет. Нам демонстрировали…

— Кто, когда тебе показывал? — еле двигая губами, которые уже сводила обида, спросил Коля.

— Да вот спроси Женьчу.

Стоявший рядом Женьча глубокомысленно и сокрушенно покачал головой.

— И ты видел? — спросил Коля, еще на что-то надеявшийся.

— А что ж?.. Всем показывают, а мне нельзя? — отозвался тот.

Много ли нужно для того, чтобы поссориться, когда тебе тринадцать лет, ты жадно веришь каждому слову, а поверив и вдруг хоть чуть обманувшись, знать ничего не хочешь на свете… Обида вспухает, все собой заслонив, и нет в тебе жалости и прощения!..

К тому же дня за три до этого мама раздобыла Коле большую книгу об одном из его любимых художников — Сурикове. В ней были большие цветные вкладки с репродукциями знаменитых картин: «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Меншиков в Березове», «Взятие снежного городка». Была там и картина «Степан Разин»: прославленный атаман, вожак казачьей вольницы понизовой, сидел на струге одиноко, поодаль от своих гребцов, и думу горькую думал. Видно, что сидел Разин уже после того случая, о котором пелось в песне, славившей суровый, но справедливый поступок атамана, пожертвовавшего своей любовью ради славного товарищества и кинувшего персидскую княжну-полонянку в набежавшую волжскую волну…

А тут еще и Женьча настраивал:

— Тебе делом надо сейчас заниматься, а не с девчонками прохлаждаться. Ты уж и товарищей старых забывать начал. Попал ты, брат, в оборот. Ты от души рисовал, а она выставила, хвастается. Вот, мол, поглядите, он мне портретик подарил.

Вечером, когда собрались, как всегда, на пустыре возле Суздальцевых, неподалеку от бывшего сада глухонемых, когда пришли как ни в чем не бывало «зеленые» девочки, Коля жестко спросил при всех:

— Кира, покажи, пожалуйста, портрет, который я с тебя нарисовал.

Кира изумленно вскинула на него глаза. Она почувствовала что-то недоброе, но еще ничего не понимала.

— Коля… ведь ты же говорил сам, чтоб не… Зачем же ты!..

Такое огорчение и испуг были в ее широко раскрытых, недоумевающих глазах, что у Коли все перевернулось внутри. Но он решил быть твердым до конца:

— Мало ли что я говорил… Мало ли что мне было обещано… Ведь и так уж все видели.

— Что ты, Коля! Кто видел?

— Ну, уж давай только будем правду говорить, — предупредил Коля. — Кто видел, тот видел. Поздно уж удивляться.

— Хорошо, — сказала Кира, выпрямившись, и быстро пошла в дом.

Пока ее не было, все молчали. Надя тревожно поглядывала на мальчиков. Кира вернулась вскоре, неся злополучный портретик.

— Этот? — спросил у своих товарищей Коля и потянул портрет из рук Киры. Но она не отдавала. — Этот, спрашиваю? — повторил он.

— Что подписью и приложением печати подтверждается! — взвизгнул Викторин.

— Самый тот и есть, — подтвердил Женьча.

Молчавшая все время Надя вдруг решительно шагнула вперед и стала между Колей и сестрой.

— А Кира тут ни при чем! — сказала она вызывающе. — Чего вы к ней пристали? Это я его на стол поставила, когда Кира уезжала. Это вовсе мой портрет.

— Твой? — протянул Викторин. — Хо! А мы-то вообразили…

— Вот это да! — восхитился Женьча и, стащив с головы фуражку, ударил донышком ее о колено. — Вот так обвела нас Надя вокруг пальца! Десять верст — и всё пёхом!

Надя, раздувая ноздри, посматривала на мальчиков.

— И верно, — продолжал Женьча, зайдя со стороны и сличая рисунок с Надей, — они же, если с этого боку глядеть, совсем на одно лицо — что Надя, что Кира.