Ранний восход

Когда он выскакивал на воздух и начинал прыгать на ветерке — там был ребенок; в мастерской он казался старше лет на десять, глядел серьезно и взмахивал карандашом решительно и смело. Особенно не по-детски он взялся за схватывание характера энергическими чертами… Его беспощадность в ломке не совсем верных, законченных уже им деталей приводила меня в восхищение: я любовался зарождающимся Геркулесом в искусстве. Да, это была натура!..» Репин пишет о Серове, что еще мальчиком он «не пропускал ни одного мотива живой действительности, чтобы не схватиться за него оружием художника»… Как все это похоже на Колю!.. Вон там, — сказал профессор, неожиданно повернувшись к большому окну и простирая к нему руку, — вон, видно отсюда… вырос, поднялся отвесно над тихим Плотниковым переулком белокаменным утесом-великаном смоленский небоскреб. Сколько бы раз нарисовал его Коля из своего окна! Как бы он радовался каждому из двадцати шести его этажей!.. Сколько новых сюжетов нашел бы он сегодня на наших замечательных стройках, если даже в тихой Репинке, в облике отважного пастушка или мудрого деда, умел чутко уловить отблески горячего света, который исходит из труда, мыслей, подвигов советских людей!..

Я хорошо знал Колю Дмитриева, — проговорил профессор с такой вдруг прорвавшейся в его баске задушевной горечью, что она заставила потупившихся ребят вскинуть на него внимательные глаза, — мы с ним очень хорошо дружили. Да-да, именно дружили. Мне, старому уже человеку, всегда было интересно с ним. Как он умел слушать, как вкусно хохотал!.. И всегда было приятно рассказывать ему что-нибудь. И все-то он завидовал тем ребятам, которые уже приносили какую-то реальную пользу нашему народу… По скромности своей он считал, что ничего еще толкового не сделал. Как он восхищался юными ремесленниками, музыкантскими воспитанниками и барабанщиками нашей армии, юными партизанами, отличившимися в Великой Отечественной войне, маленькими колхозниками! Он отказывался верить, что сам совершает настоящий, подлинный подвиг труда и высокого, неустанного постижения правдивой красоты жизни. И опять мне хочется привести вам тут слова Репина, адресованные тому же Серову, но полностью приложимые и к нашему юному художнику. Вот, слушайте:

«В душе русского человека есть черта особого скрытого героизма. Это — внутрилежащая, глубокая страсть души, съедающая человека, его житейскую личность до самозабвения. Такого подвига никто не оценит: он лежит под спудом личности, он невидим. Но это — величайшая сила жизни, она двигает горами; она делает великие завоевания; это она… руководила Бородинским сражением; она пошла за Мининым… И она же наполняла сердце престарелого Кутузова. Везде она: скромная, неказистая, до конфуза перед собою извне, потому что она внутри полна величайшего героизма, непреклонной воли и решимости. Она сливается всецело со своей идеей…»

И кому, как не нашим советским людям, свойственны черты этой благородной, героической, ныне во сто крат возросшей силы! Ведь это же она ворочает горами, разгромила гитлеровский фашизм, соединяет Волгу с Доном, стоит на страже мира и наглядно зреет в чудесных делах юных пионеров, дорогие вы наши орлята!

Гайбуров обвел внезапно помолодевшим взглядом ребят и помолчал секунду, а когда заговорил снова, голос у него стал вдруг необыкновенно звучным, отчего каждое слово наполнялось упрямой силой:

— Есть еще много нелепостей в жизни, неустранимых пока тяжелых случайностей. Но уверен: их будет все меньше и меньше — несчастных происшествий, трагических совпадений, не до конца дожитых жизней. Существование и судьба человека будут все меньше и меньше зависеть от непредвиденного. Люди научатся удлинять сроки жизни. Болезни будут истреблены. Тяжелые ранения перестанут быть смертельными: будет найден способ восстанавливать, воссоздавать пораженные органы. Технику, которой вооружен человек, полностью обезопасят. Человек обуздает энергию атомного ядра и вулканические силы земли. Сейсмические корчи не смогут угрожать поселениям. Человечество покончит с войнами. Кораблекрушения, авиационные катастрофы, нечаянные взрывы и непроизвольные выстрелы будут со временем почти или решительно невозможны. Человек будет укоренен в жизни прочнее, надежнее. И тогда будет все больше и больше повестей с хорошими, веселыми концами.

Ну, вот и все, что я собирался сказать вам сегодня возле этих дверей, — закончил профессор. — А теперь, друзья, пойдем и посмотрим его работы…

Москва, 12 августа 1952 года