Рановесие света дневных и ночных звезд

Мы все вместе защищаем дворец, но у всех нас разные "потому что". Аввакум, потому что дворец лучше такой, как есть, чем хуже такой, как будет, лучше его законсервировать, закатать, а не пачкать цементом и противопожарными плакатами; Чящяжышын, потому что лучше такой, как будет у него, чем хуже такой, как будет у солдат, лучше с чистым воздухом над травкой на стенах, вымытых со стиральным порошком, а мы, потому что у нас лучше, чем есть, ничего лучшего не будет, потому что не будет никогда. Мы, конечно, не будем встречаться во дворце и нигде, но мы не будем встречаться с такой страстью каждый раз и по нескольку раз в день, и не потому что негде; раньше было негде, когда была квартира, которая была для этого не приспособлена, а сейчас тридцать комнат и все проходные. Можно начать сейчас, а кончить в двухтысячном году, когда Чящяжышын все кустики подровняет, когда пеленки просохнут ко второму пришествию, можно сидя, стоя, в любом месте, можно бегом или бегом на месте... пришли.

Аввакум, как только пришел с разведки, как к себе домой, сразу расселся, как у себя дома, а Чящяжышын тоже не у себя - все вместе, все в одной комнате - в проходной, где кроватка стоит, где стихия спит. Чящяжышын навел у себя порядок, на своей территории, и там лучше не ходить, не сидеть, грязь не носить, ноги вытирать, а здесь можно ноги не вытирать, тряпки нет, зато всегда яичница есть, которую всегда хочется есть.

- А мне не хочется, - сказала Сана, - больше двух яиц не усваивается.

- У меня три усваивается, - сказал Аввакум, - три раза в день.

У Чящяжышына суп усваивается, которого нет, который на стороне есть.

- Ну что? - спросила Сана.

- Сейчас поедим и будем наступать, - сказал Аввакум, - сегодня вечером, когда стемнеет, ночью, сейчас поздно темнеет.

Значит, утром, когда совсем стемнеет, пока не рассветет, сейчас рано светает.

- Ты прожуй, а потом говори, - сказала Сана.

Аввакум уже в завтрак все прожевал, поэтому в обед нечего говорить.

- Завтра будем наступать, - сказал Аввакум, - сразу после завтрака, чуть-чуть передохнем, чтобы не на полный желудок, чтобы усвоилось.

- У кого это полный желудок? - сказал Чящяжышын, - я считаю, что лучше сегодня, как только поедим, чтобы с полными силами, пока они есть, а не когда стемнеет, когда сил не будет.

- Так когда же? - не выдержала Сана.

- А тебе что, до смерти хочется? - спросил Чящяжышын.

- Мне вообще хочется, - ответила.

До смерти писателей, которые умирают не вообще, как все люди, а только в период между съездами, которые проводятся раз в пять лет, чтобы почтить их память между трех сосен.

- Сказал, что пойдем сегодня, - сказал Аввакум.

- Отматфеян тоже хотел, - сказал Чящяжышын, - я ему пойду скажу, чтобы у нас больше было сил, а то солдат больше.

Чящяжышын только за дверь, Аввакум сразу же с ножом к горлу:

- А правда же, там, где мы были, было хорошо?

- Где?

- Когда мы в летнем саду сидели.

- Когда?

- Там, где мы сидели, где плавали лебеди.

- Где?

- Когда еще все было хорошо, в первый день, когда мы приехали.

- Когда?

- Там, где ты сказал: "Хорошо, что мы здесь сейчас".

- Где?

- Когда у нас было по два пирожка и мы их ели на скамейке, а потом пошли.

- Когда?

- Там, где ты сказал: "Хорошо бы так было всегда".

- Когда где я сказала?

- Давай вернемся туда.

Да, чтобы в ящике жить, чтобы от мороза спрятаться, а летом стоять у всех на виду и улыбаться всем подряд, а к тебе будут экскурсию подводить: "Статуя Сладострастие. Аллегорическое изображение сладострастия в виде молодой улыбающейся женщины с куропаткой на груди и крокодилом у ног, неизвестный скульптор". Неизвестно кто, чтобы с тебя тряпкой пыль смахивали, а потом нос отбили, спасибо.

- Зато там мы были бы вместе, - сказал Аввакум.

Да, сначала вместе будем в ящике жить - зимой, а потом будем стоять в виде Сатурна и Вакханки - летом, пока нас в милицию не заберут - летом, тоже неизвестный скульптор.