Раны любви

Как это знакомо… Какой изумительно близкий голос… Да… Да… Он помнит этот голос… Это было в Италии… На Ривьере… Где это… Рапалло? Портофино? Нерви? Там осенью ласковое море точно также ласково шептало. И Ольга шепчет… Шепчет…

— Шепчи, Ольга, шепчи, — говорит, закрыв глаза, Беженцев.

— Хорошо, любимый. Я прошепчу тебе одну сказку. Дай слово, что она останется в твоем сердце. И ты не оскорбишь меня тем, что вынесешь душу мою на площадь, всем людям… Не расскажешь никому ни в одном своем произведении…

— Хорошо, — тихо ответил Беженцев. — Ведь я люблю тебя.

— Меня любит твой каприз. Твои художественные поиски. Твое упрямство избалованного жизнью и женщинами человека. Ну, как ты можешь любить меня, не зная меня?

— Я все-таки люблю тебя. Ты мой прекрасный сон. Ты моя Аннабель Ли.

— Слушай, эта Аннабель Ли расскажет тебе маленькую сказку. Хочешь?

— Говори. Но только раньше поцелуй меня.

— Как сестра и как мать, целую я тебя.

И Ольга поцеловала его в лоб и щеки и едва коснулась его губ.

— Теперь слушай сказку. Жила была юная царевна. И снились ей все волшебные сны. Грезились прекрасные царевичи.

Она замолчала.

— Знаешь, я подумала сейчас… Я буду говорить твоими словами… Все эти слова у меня вычитаны из твоих произведений. Все это не то, что хочет сказать мое сердце…

— Говори просто.

— А просто мое сердце хочет тебе рассказать не сказку, а повесть одной маленькой и никому неинтересной жизни. Вот эта повесть.

«Жила простая и красивая девушка. Было сердце у нее маленькое и даже глупое. Как все девушки, ждала она любви и счастья. Конечно, в замужестве.

Пришел юноша. Девушка встретила его любовью своею, как жениха. А он лаской своей, страстной и огненной, увлек ее. А потом уехал. Как в старых романах об этом рассказывается.

Уехал, а у меня ребенок. Уж очень полюбила я свою деточку. Сначала потому, что он — его ребенок, моего любимого, а потом потому, что ребенок этот — мое великое страдание.

Ребенок родился. Жили мы с матерью в уездном городе. Стыд и позор, — ведь все узнали.

А я терпела. Нельзя, чтобы за любовь к детям Бог посылал нам только зло.

И правда. Пришла пора. Приехал к нам в наш уездный город суд. Был процесс большой. И приехал Петенька, как защитник.

Познакомились. Влюбился он, а я про ребенка скрыла и пошла за него замуж, потому что хотела покоя. А его-то не было у меня.

Глупый Петенька так и не узнал про мое прошлое. И не сказала я ему потому, что глуп он очень. Сердцем своим простит — простит он, а мучиться будет всю жизнь. Не всякому дано знать тайны женские. Только очень большое и высокое сердце может принять их честно.

Вот и зажили мы.

Но за первое это счастье заплатила я дорого.

Петя хороший оказался. Сам ты видишь, какой он добрый и мягкий. Все делает он по моему слову. Только вот скуп оказался — прямо невероятно. Долго не могла я понять, откуда у него такая скупость. А потом узнала. Пристрастился, оказывается, Петя к картам. Стал играть в клубах. Проигрывать. И вот на нашей скромной жизни начал экономить.

Ну, а мама моя, как только я вышла замуж за Петю, решила, что у меня золотые прииски. И стала меня постоянно угнетать денежными просьбами. Посылала я, посылала ей. А она все больше и больше просит. А Петя прижимает и прижимает меня деньгами.

Ребенка своего люблю я, как можно любить первого и единственного, потому что больше детей у меня не будет. Так доктора сказали.

И во имя ребенка начала я лгать.

Лгала, утаивая от мужа деньги. Лгала, подавая ему фальшивые счета. Лгала всегда и везде. И чем больше мать просила денег, тем лживее и лживее была я.

Наконец, произошло раз очень страшное. Вернулся домой мой Петя. Лица на нем нет. А утро было. Что с тобой? — спрашиваю. — Двадцать тысяч клиентских денег проиграл!

Остолбенела я.

А Петя говорит:

— Ты как-то рассказывала, что у матери твоей есть небольшие деньги. Телеграфируй ей. Если пришлет, с большим процентом верну ей.

А я, действительно, солгала. Чтобы не дать повода ему к каким-нибудь сомнениям относительно меня и денежных расчетов, я ему как-то сказала, что мать моя достаточно зажиточна и ни в чем не нуждается. Для ребенка ведь все делала…

Тяжело мне было. Ведь разумный человек я. Но что же поделаешь?

А Петя настойчиво говорит:

— Неужели твоя мать сделает такую подлость и откажется поддержать меня?

Я ответила: „хорошо“.

Встала с постели и стала думать…

Не хочу больше говорить. Грубо все это — и мы все, — и вы, мужчины, и мы, женщины, — одинаково подлы.

Продалась я. Достала мужу денег. Правда, не двадцать тысяч, а только пять. Но он обернулся, выкрутился и с тех пор, при каждом затруднительном случае, обращается ко мне с просьбой послать телеграмму матери.

И я посылаю телеграмму. То есть, иду к…

А мать, как назло, все больше и больше требует от меня, грозя, в случае отказа, приехать в Москву вместе с ребенком.

И я время от времени продаюсь. У меня есть слава. Среди этой проклятой знати я слыву „Красной Маской“, потому что не пред всеми я открываю свое лицо. И потому что пред всеми я всегда во всем красном… Цена и цвет моей крови… Понял?