Раны. Земля монстров

Слезы полились градом, омывая раскрасневшееся лицо, щеки горели, а всхлипы вырывались слабым шипением. Мама бросилась ко мне и крепко обняла, шепча на ухо то, что обычно в таких случаях говорят мамы.

– Я должен туда пойти, – повторял я. – Я должен пойти, должен. Я должен.

* * *

Я смотрю на профили детей, обративших свои маленькие лица к дяде Дигби как подсолнухи к солнцу, и пытаюсь представить себя на их месте много лет назад. За окном пылает закат, над заливом сгущается тьма. Свет в стеклянном куполе дяди Дигби освещает зеленый раствор, и его бледное мертвое лицо окружает розовый нимб.

Должно быть, я видел ту же картинку, когда сидел на стуле в окружении других детей. Но этого я не помню. Помню только страх. Скорее всего, я смеялся над шутками, как и все остальные.

Черепушка – это в каком-то смысле вышибалы. Суть игры не в том, чтобы обойти других и наслаждаться победой, а в искусственном отборе.

Похоже, Джонатана Уормкейка история больше не интересует. Его внимание приковано к темнеющей воде за окном. И хотя ее имя еще не прозвучало, образ Девушки Орхидеи тенью навис над всей историей. Интересно, причиняет ли ему это боль? Скорбь для упыря – слабость. Они презирают скорбь. Скорбящим в их мире места нет. Я смотрю на твердый чистый изгиб его черепа и пытаюсь понять, что происходит внутри.

* * *

– Они были смышлеными маленькими упырями, – говорит дядя Дигби, – а потому держались в тени. Не хотели, чтобы кто-то их заметил. Если прищуритесь, то вряд ли сможете отличить ребенка упыря от человеческого. Да, это правда, они бледнее, более худые и, присмотревшись, легко заметить, что их глаза похожи на маленькие пустые черные дыры. Но только присмотревшись. А на ярмарке никто не присматривался. Слишком многое нужно было успеть увидеть. Так что Уормкейк и его друзья незаметно проскользнули в толпу и бродили везде, где хотели.

Разноцветные полосатые палатки, небольшие будки с играми, загоны со свиньями и ослами, запахи сахарной ваты, фритюра и навоза – все это было для них ново и удивительно. Но больше всего их поразили пребывавшие в веселом возбуждении люди: они прогуливались по ярмарке, бегали, обнимались, смеялись и хлопали друг друга по плечу. Некоторые даже прижимались друг к другу губами в ужасающем человеческом поцелуе.

Дети заливаются смехом. Он еще слишком юны, и сама идея поцелуя для них нелепа.

На ярмарке было много малышей, таких, как они, и таких, как вы. Они роились словно голодные мухи, бегали от палатки к палатке и стояли в очередях, источая столько дикой энергии, что казалось, вскоре по их волосам побегут разряды.

И видеть людей в таком состоянии было тревожно. Казалось, они всё глубже погружаются в безумие. Ведь упыри привыкли видеть их совсем другими: тихим, покойным лакомством в деревянном ящике. Наблюдать за живыми – все равно что наблюдать, как маленький червячок превращается в прекрасную муху, только чуть менее волнительно, поскольку людское зрелище было шумным и уродливым.

Одна малышка поднимает руку. Кажется, она рассердилась. Когда дядя Дигби замечает ее, она говорит:

– Мухи совсем не прекрасные. Они противные.

– А я думаю, что противная ты, – парирует дядя Дигби. – Скоро в твой животик набьются тысячи мух, и они будут откладывать свои яйца и делать личинок, а еще испражняться твоей съеденной плотью, высосав из нее все соки. Так что тебе стоит следить за своим маленьким грязным ртом, дорогая.

Девочка начинает потрясенно рыдать, в то время как другие дети молчат или грустно посмеиваются.

В первый раз, с тех пор как начался рассказ, Уормкейк решает вмешаться.

– Дядя Дигби, – укоряет он.

– Мне очень жаль, – отвечает дядя Дигби. – Милые дети, пожалуйста, простите меня. Сегодня чудесная ночь. Давайте вернемся к нашей истории, хорошо?

Дети молчат. Дядя Дигби продолжает рассказ.

Итак, наши обеспокоенные поведением людей друзья пробирались сквозь толпу. Они знали, что рано или поздно все люди достигнут своего истинного состояния и встретят долгую тьму земли, но увиденный краткий беспорядочный взрыв жизни породил в душе упырей восхищенный стыд.

– Отвратительно, – сказал Стабблгат. – Нам нельзя на такое смотреть. Это неприлично.