Рапорт из Штутгофа

— В политическом отделе войск СС, осуществляющих охрану лагеря, давным-давно решено, что, если Восточный фронт будет прорван, ни один заключённый не уйдёт живым из Штутгофа. Представьте себе, как эсэсовцы загоняют всех заключённых в бараки, запирают двери и стреляют в окна газовыми патронами! Вы должны тщательно исследовать, как построен ваш барак и есть ли возможность сломать стену или приподнять крышу. Будьте готовы ко всему. И объясните своим товарищам, какая складывается обстановка.

Верил ли он сам в то, что говорил, или это была просто злонамеренная попытка ещё более травмировать нашу психику?

Думаю, что он говорил всерьёз и для этого у него были основания.

Скоро Петерсен стал приходить в блок каждый день в любое время суток. Он не говорил ни с Марсинаком, ни с Хиршем, но он явно уже составил себе представление о том, что они вытворяли и с нами и с нашими скудными пищевыми рационами. Так прошло какое-то время, после чего Петерсен перешёл в наступление.

Однажды вечером, когда один из его друзей эсэсовцев дежурил возле караульного помещения у главных ворот, Петерсен велел послать за Марсинаком. О том, что произошло в дальнейшем, мы знали лишь по слухам. Во всяком случае, Петерсен обвинил Марсинака в том, что он ворует у нас еду; и после того, как эсэсовец избил старосту кожаной плёткой, тот кое в чём признался. Затем Петерсен, ещё один шарфюрер и Убийца-Майер (не путать с гауптштурмфюрером Майером) приволокли Марсинака в барак.

— Смирно!

Мы вскочили и стали по стойке «смирно», озарённые тусклым электрическим светом. С того самого момента, как они вошли в барак, в воздухе запахло убийством. Убийца-Майер подозвал двух заключённых и приказал им перерыть весь блок: шкафы, ящики, постель старосты блока. Надо сказать, что на свет божий была извлечена не какая-нибудь там мелочь: хлеб, которого, правда, было не слишком много, так как его немедленно пускали в оборот, маргарин, несколько вёдер мармелада, сыр и другие продукты, которые староста выменивал за наш паёк на кухне и на стороне. Ведь практически купить и пронести в лагерь можно было абсолютно всё, если у вас было чем платить, а вне лагеря хлеб тоже был довольно ходкой валютой.

После того как наворованные продукты были найдены, произошла сцена, которая не поддаётся описанию: её надо было видеть. Лишь зная обстановку и атмосферу концентрационного лагеря, можно понять, что здесь случилось. Полумёртвые от голода, мы стояли навытяжку. В грязном, вонючем бараке царил полумрак. Мы знали, что и эсэсовец Петерсен, и Убийца-Майер, и вообще все, кто выступал сейчас в роли лучезарных ангелов справедливости, были ещё более страшными преступниками, нежели те, кого они сейчас карали, а карали они их только потому, что это доставляло им удовольствие. На следующий день они забыли обо всех их прегрешениях.

Трое эсэсовцев подвергли очень фундаментальному и садистскому избиению наших блоковых начальников из 13-го барака. Их сбивали с ног и снова приказывали им подняться; били их ногами, кулаками и так, что просто непонятно, как они остались живы.

Эсэсовец Петерсен обрабатывал Хирша. Наконец он остановился и спросил:

— Сколько раз тебя наказывали, собака?

— Шестнадцать, — простонал Хирш. Губы у него были залиты кровью, и он, как крот, беспомощно метался из стороны в сторону, ибо без очков почти ничего не видел, а Петерсен первым же ударом разбил его очки.

— Завтра вас повесят, — сказали им эсэсовцы, вытаскивая обоих из барака.

Впервые наши тюремщики дали нам лечь спать, не поиздевавшись вдоволь над нами, не подвергнув нас осмотру, не проверив чистоту наших ног и не засыпав нас угрозами и ругательствами. Но вскоре Петерсен вернулся и подозвал одного из наших товарищей. Он сказал:

— Я не знаю, как с Марсинаком, но Хирша завтра повесят. Если он вернётся сюда, бейте его насмерть.

И когда Петерсен начал объяснять, куда и как нужно бить, глаза его и губы стали влажными.

— Сбейте его с ног. Потом прыгайте ему на живот и выколачивайте из него душу. А потом на всякий случай поднимите его и несколько раз тресните головой о столб.

Когда этой же ночью наш товарищ рассказывал нам о своей беседе с Петерсеном, он заметил, что эсэсовец говорил так, словно повторял раз и навсегда заученную инструкцию.

Часа через два Хирш пробрался в барак, чтобы забрать несколько подушек и одеял, которые в своё время украл у наших товарищей. Мы дали Хиршу несколько затрещин и выбросили его из барака.

Потом приполз, хныкая, Марсинак. С ним вместе пришёл староста лагеря. С наших коек мы слышали, как они переговариваются.

— Сколько раз я вам говорил, чтобы вы не «организовывали» в блоках. Возможностей пока что немало, но вы слишком ленивы, и вот вам скандал! Но этого датчанина, — он имел в виду эсэсовца Петерсена, — придётся малость осадить.