Расчленение Кафки

Дотошный читатель, конечно, спросит: «А почему в основе юмора лежит депрессия?» И мы, конечно, ответим дотошному читателю. Мелани Кляйн, известнейшая австро-венгро-британская женщина-психоаналитик, занимавшаяся психоанализом маленьких детей и шизофреников, родоначальница теории объектных отношений, классик психоанализа описала в своих работах параноидно-шизоидную и депрессивную позиции — младенческие стадии развития. Параноидно-шизоидная позиция характеризуется тем, что младенец расщепляет объект — материнскую грудь и свое Эго — на «хорошую» и «плохую» части (шизоидность), и «плохой» объект начинает преследовать «хороший», что вызывает параноидную тревогу. Параноидная тревога, таким образом, это тревожное ожидание нападения со стороны объекта, наделенного деструктивными свойствами самого субъекта. Депрессивная же позиция характеризуется тем, что чуть подросший младенец в фантазиях уничтожает объект — маму — своими агрессивными импульсами и переживает чувство вины, а вследствие этого — депрессивную тревогу.

Депрессивная тревога — это чувство, испытываемое в связи с утратой объекта или тревожное ожидание такой утраты[3]. Чтобы защититься от непереносимого ощущения вины и депрессии младенец применяет так называемую систему маниакальных защит. Маниакальные защиты — это Эго-защиты, направленные на то, чтобы не допустить депрессивных чувств. Они заставляют Эго младенца отрицать всю ситуацию в целом, отрицать, что он вообще любит объект, отрицать значимость объекта для себя. Вместо вины, сожаления и сочувствия к объекту — обесценивание, триумф и контроль[4]. Маниакальную защиту применяет Лиса из басни Лафонтена, восклицая: «А виноград-то зелен!», когда объект оказывается ей недоступен.

Знаменитый британский детский психиатр и психоаналитик доктор Дональд Вудс Винникотт в статье «Маниакальная защита» писал так: «Маниакальная защита проявляется в нескольких различных, но взаимосвязанных способах, а именно:

— Отрицание внутренней реальности;

— Бегство во внешнюю реальность от внутренней реальности;

— Удерживание людьми внутренней реальности в состоянии „приостановленного оживления“ („suspended animation“);

— Отрицание депрессивных ощущений (тяжести, печали) с помощью характерных противоположных ощущений — легкости, шутливости (выделено мной. — Н. Б.) и т. д.

— Использование практически любых противоположностей идеи смерти, хаоса, тайны и т. д., которые относятся к содержанию фантазий депрессивной позиции»[5].

Таким образом, легкость, шутливость, юмор — это лишь способы защиты от депрессивной тревоги. И Веничка Ерофеев, и Борис Алданов, и Иван Чонкин — типичные русские герои — шутливостью, ерничеством, юмором защищаются от депрессии и чувства вины.

Чувство вины и мазохизм составляют четвертую особенность героев, порожденных воображением Кафки. Они всегда готовы к худшему, всегда готовы понести наказание и испытать превратности судьбы и страдания, ибо экзистенциально виновны. Интенция эта связана и с пассивностью, о которой мы уже упоминали. Таковы и землемер К., и Йозеф К., и Грегор Замза, и Георг Бендеман. Но самый яркий в этой плеяде, разумеется, офицер из рассказа «В исправительной колонии»: он, почувствовав вину за то, что не смог обосновать знаменитому путешественнику необходимость применения своей машины, сам залез в эту пыточную машину для наказаний[6]. Конечно, офицер вытесняет и рационализирует свои садо-мазохистские импульсы: он настойчиво пропагандирует благотворную роль пыточной машины в исправлении осужденных. Но сути то, что он не осознает свой садо-мазохистский комплекс, не меняет: как учит нас глубинная психология, бессознательные содержания психики, даже оставаясь бессознательными, продолжают динамически влиять на поведение и на мышление. (Кстати, в современной психологии существует тенденция и мышление рассматривать как одну из форм поведения.)

И русским также весьма присущи мазохистские установки. Это, вероятно, наиболее заметно со стороны, поэтому приведем цитату из доклада Дэниэла Ранкура-Лаферрьера «Психоаналитические заметки о русских иконах Богоматери»: «По сей день психоаналитики в целом согласны, что раннее (т. е. доэдипово) взаимодействие с матерью является отправной точкой мазохистического поведения и фантазий… Стоит отметить здесь совпадение традиционного прочтения печального выражения лица Марии с психоаналитическим пониманием взрослого мазохизма. Теологи и искусствоведы говорят, что мать Мария предвидит в будущем добровольное страдание своего сына, тоща как психоаналитики говорят, что проблематичные отношения с матерью могут привести к добровольным мазохистским страданиям»[7].