Раскаявшийся

После этого они перешли на вопросы более личные, и хотя из-за их сефардского произношения я понимал далеко не все, но общий смысл разговора был вполне ясен. Девушка была замужем, ее муж уехал в Иерусалим, и она не знала, когда точно он вернется: то ли сегодня вечером, то ли завтра утром. Парень просил, чтобы эту ночь она провела с ним, но девушка отказывалась, говоря, что это слишком опасно. Да, и здесь, в этом Доме культуры, в этом кибуце, происходило все то же, что и в других подобных домах, и у евреев, и у гоев. Портрет Сталина на стене и разговор этой парочки раз и навсегда доказали мне, что светские евреи Израиля ничем не отличаются от светских евреев любой другой страны. Они впитали в себя всю ложь и все заблуждения, которые только есть в мире. То, что мы называем культурой, на самом деле ее отсутствие, закон джунглей. Конечно, в других кибуцах уже сняли портреты Сталина или, по крайней мере, перевесили их куда-нибудь подальше, но и там все надежды связывались с банальной социологией, фальшивой психологией, бессмысленной поэзией, учениями Маркса и Фрейда, теориями тех или иных профессоров. Они просто свергали старых кумиров и на их место ставили новых. Возлагали свои надежды на власть, чьи убеждения, образ действия и представления о законе менялись с малейшим дуновением ветра. Сегодня они были лучшими друзьями, а завтра — злейшими врагами. Сегодня хотели убить друг друга, а завтра устраивали вместе банкеты, поднимали тосты и обменивались орденами.

Хотя еврейские политики многому и в дипломатии, и в диалектике научились у гоев, это ничуть не способствовало уменьшению вековой ненависти к евреям. Как бы сильно евреи ни старались подражать гоям, их по-прежнему презирали, и они оставались в полном одиночестве. Им никак не могли простить верности наследию предков и «высокомерного» нежелания окончательно раствориться в среде тех, кто сжигал их священные книги и убивал их детей. В ненависти к евреям Сталин не отличался от Гитлера.

Ту ночь я провел в кибуце. Зайдя в главное здание, я услышал, как пожилой кибуцник порицает слушателей за равнодушие к социалистическим идеалам и уклон в сторону национализма. Он говорил с искренним воодушевлением, он проповедовал, он стучал кулаком по столу. Раввинов он называл реакционными клерикалами, черным вороньем и обвинял их в желании повернуть вспять реку истории. Я хотел спросить у него: «Откуда ты знаешь, в какую сторону течет эта река истории? И с чего ты взял, что воды ее снова не наполнятся кровью и телами убитых?» Но вместо этого пошел спать.

Той ночью я спал плохо. Мне снились евреи, рывшие себе могилы, и нацисты, избивавшие своих жертв и кричавшие: «Быстрее! Глубже!» Я видел, как они вели мужчин и женщин к печам. Видел пьяных немцев, мучающих евреев. Их фантазиям позавидовал бы сам маркиз де Сад, этот «выдающийся писатель», как называют его некоторые современные интеллектуалы. Все они неотъемлемые части культуры, отказавшейся от религии, все: Гитлер и Сталин, Наполеон и Бисмарк, все многочисленные шлюхи, сводники и порнографы, все, кто кидал бомбы, совершал набеги, отправлял целые народы в Сибирь или газовые камеры. Даже Аль Капоне и Джек-потрошитель были частями этой культуры. Нет ни одного негодяя, о котором университетские профессора не написали бы книг, стараясь понять его психологические мотивы и оправдать преступления...

Той ночью я окончательно решил не только порвать с этой культурой, которая порождает и узаконивает зло и фальшь, но и повернуться к ее противоположности. Я должен был стать так же далек от нее, как далеки от нее были наши деды. Я должен был стать таким же, как они: евреем Талмуда, евреем Гемары, Мидраша, Раши, Зогара, «Начала мудрости», «Двух скрижалей Завета». Только такой еврей не причастен ко злу. Малейший компромисс с языческой культурой нашего времени неизбежно затягивает тебя в мир зла, мир убийств, идолопоклонства и разврата.

Должен признаться, что, когда я принял это решение, вера моя не была еще такой уж сильной. У меня оставались сомнения и, можно сказать так, ереси. Вы можете предположить, что бежал я от зла не столько из-за любви к Мордехаю, сколько из-за ненависти к Аману. Меня наполняло глубокое отвращение к тому миру и той цивилизации, частью которых я был. Я бежал, как зверь бежит от лесного пожара, как человек — от своего злейшего врага.

Следующим же утром я сел на первый автобус в Иерусалим.

12

Я бродил по узким улочкам Иерусалима. Это было задолго до Шестидневной войны. Старый город все еще находился в руках арабов, и казалось, что нам никогда его не вернуть. Но Меа-Шеарим был уже нашим, и туда-то я и направлялся. Пока я шел, дьявол вновь принялся искушать меня: «Иосиф Шапиро, куда ты идешь? Эти евреи верят каждому слову Шулхан-Аруха, в то время как твоя голова забита тем, что писали материалисты и критики Библии. Скорее уже ты станешь турком, чем набожным евреем». Но я не обращал на эти слова никакого внимания. На пути мне попался молитвенный дом, где собирались цанзские хасиды.