Раскол дома

– А, ну да, тут говорят Kinder-Küche-Kirche[3], дружок. Партия любит, чтобы женщины придерживались традиционного стиля и были блондинками. Мы так поступаем ради партии и ради наших мужчин.

Тим ничего не понял. Он пытался выучить язык по учебникам, но слушать было совсем не то, что читать.

– Извините, мама, помогите мне, пожалуйста. Kinder – это ведь дети, правильно?

Она провела его в прихожую, увешанную коврами. На полу тоже лежали ковры. Они выглядели дорого и, казалось, заглушали все звуки. Так, значит, Хейне успешно продвигается по службе. Как это замечательно для них обоих, и они полностью этого заслуживают. Им, наверно, пришлось годами откладывать деньги, и вот наконец они дождались этого момента. Внезапно он остановился и рывком повернул назад, так что его матери пришлось отпрянуть. Он сказал:

– Я забыл про сумку.

Мать улыбнулась.

– Амала отнесет ее в твою комнату.

Она крикнула что-то по-немецки.

– Видишь, у нас теперь есть слуги. Ну, то есть одна служанка. Что бы Брамптоны подумали об этом, а?

Из комнаты слева по коридору вышла пожилая женщина. Он заметил ярко освещенную кухню и почувствовал запах запеканки или чего-то подобного. Седые волосы женщины были убраны в пучок. Она носила черную униформу, фартук, черные чулки и черные туфли, скрипевшие при каждом шаге даже на ковре. Она подошла к двери и подняла сумку.

Тим рванулся помочь ей, но мать остановила его.

– Амала означает «труд». Этим она и занимается весьма усердно.

Она засмеялась этим своим смехом и быстро, почти бегом, прошла дальше. Он почувствовал ее волнение.

– Быстрее, Тим. Хейне скоро вернется. Он был на совещании вместе с некоторыми офицерами, обсуждали что-то, связанное с его отделом. Он больше не инспектирует Биржи труда и лагеря, ты знаешь. Он собирает информацию и распределяет ее по досье. Это действительно очень важно. Он на верном пути к вступлению в аппарат разведки, СД.

Тим поспешил за ней в огромную, отделанную темным деревом гостиную с диванами, креслами и несколькими столиками и замер. На стенах висели картины в тяжелых рамах, написанные маслом, а в дальнем конце комнаты он увидел два распахнутых высоких окна с двойными рамами. Сквозь стекло он увидел темнеющее небо.

Мать провела рукой по спинке кожаного дивана, как будто не могла, как и он сам, поверить, что видит все это собственными глазами.

– Очень красиво, мама. Правда. Можно мне подойти? – спросил он, указывая на окна.

– Разумеется, мой мальчик.

Она стояла рядом с высоким мраморным камином, закрывающим выложенную керамической плиткой печь. Тим прошел между диванами и красивым застекленным баром, у которого остановился. Он был из вишни, как показалось Тиму, когда он коснулся поверхности.

– Мама, где же вы нашли его? Он так искусно сделан.

В баре стояли десятки бутылок с винами, ликерами, бокалы для шампанского и вина. Тим едва удержался, чтобы не сказать, как дедушке Форбсу понравился бы этот бар.

– Это бидермайер, – ответила она.

– У вас зоркий глаз, мама, – отозвался он, понятия не имея, что значит «бидермайер».

Мать улыбалась. Ей нравилось его открытое восхищение, нравился ее новый дом.

– Это антиквариат, – объяснила она.

– Можно открыть? – спросил он.

Она одобряюще кивнула. Тим открыл стеклянную дверцу, посмотрел на петли, потом осмотрел бокалы. Потом осторожно закрыл шкафчик и провел рукой по гладкой стенке.

– У вас так много красивых вещей. Я правда очень рад за вас.

Потом он присел на корточки, чтобы открыть нижнюю дверцу, но она оказалась заперта. Он поднял глаза на мать. Она вспыхнула и резко сказала:

– Ради бога, оставь это, пожалуйста. Если шкаф заперт, для этого есть причина. Не сомневаюсь, что Грейс тебе это объясняла.

Он поднялся, вытирая от пыли руки. Ее гнев был для него неожиданностью, и он растерялся.

– Извините, мама.

Он прошел к окну и выглянул вниз на улицу, обсаженную липами. Начался дождь: булыжник мостовой и рельсы трамвайных путей блестели. В трамваях горел свет, в квартирах напротив зажигали лампы. Отец уже, наверно, возвращается из шахты домой, мама ждет его с горячим ужином. Джеймс заканчивает дела на ферме, Брайди суетится на кухне или чистит Скакуна.

Он услышал шаги матери рядом с собой. Она кашлянула. Головная боль усилилась. Какого черта он выпил так много? Идиот проклятый.

Мать сказала:

– Я немного устала, Тим. Мне не следовало срываться.

По тротуару шли люди. Головы их были опущены, и они выглядели такими же несчастными, каким чувствовал себя сейчас он сам. Мать подошла и встала рядом с ним.

– Kinder-Küche-Kirche означает «дети, кухня, церковь», хотя, чтобы сказать точнее, нужно заменить церковь на партию. Но, Тим, мне так нравится быть hausfrau[4]. В конце концов, в Истерли Холле я была экономкой, так что вести хозяйство у меня в крови. Я горжусь, что могу создать уютный дом ради Хейне, а ведь тут на самом деле красиво, правда? Я очень надеюсь, что ты полюбишь этот дом, потому что он и твой тоже. Я так тебя люблю.

Она взяла его за руку.

Экономка? Но она работала в прачечной.

Мать сказала: