Раскол дома

Эви бросилась к ней чуть ли не бегом и, понизив голос, в котором тем не менее прорывалась ярость, сказала:

– Как ты смеешь, Брайди Брамптон? Как ты, черт возьми, смеешь? Мы все последние месяцы говорим об этом. Мы не обсуждаем Тима, ты поняла? Или ты так высоко о себе возомнила, что не хочешь выполнять просьбу дяди Джека?

Мать уже почти шипела.

Брайди сжала виски руками и затрясла головой. Хотелось убежать подальше от них всех, но вместо этого она подняла глаза:

– Теперь ты ругаешься, мама, это, черт возьми, не очень справедливо.

Эви погрозила ей пальцем.

– Ни слова больше, Брайди, кроме извинений. И говори, пожалуйста, потише. Сегодня не твой день, и не порть его другим.

– Но, мама, он такой высокомерный.

Эви еще сильнее погрозила дочери пальцем.

Брайди хотелось шлепнуть по нему, но она вдруг почувствовала, что ее ярость обратилась в какое-то ужасное молчаливое рыдание. Она сглотнула слезы, потом еще раз. Над головой под ветром качались кедровые ветви. Ей стало холодно и одиноко. Она прошептала:

– Мне очень жаль, но раньше он хорошо ко мне относился. Он всегда был здесь, мы трое всегда были вместе. С ним я чувствовала себя в безопасности, и мы все чувствовали себя в безопасности. А теперь это уже больше не так, как будто… не знаю. Все пустое, все изменилось для нас. Бедный дядя Джек, бедная тетя Грейси. И я еще хуже сделала. Ненавижу, когда его нет. И его ненавижу.

Фотограф уже созывал всех и махал руками, и люди, придя в себя, двинулись в указанном направлении. Джеймс мельком взглянул на нее и подмигнул. Брайди даже ослабела от облегчения. Добрый старый Джеймс, по крайней мере, они остались друг у друга. Благодаря ему она переживет эти несколько часов, даже если все тут ненавидят ее.

Мать спокойно сказала:

– Выпрямись, вытри слезы и улыбайся. Твои дядя Джек и тетя Грейси поженились и, как часто говорила бабушка, даже слишком часто, «все будет хорошо». Но сначала ты должна перед всеми извиниться.

Они расправили плечи, улыбнулись друг другу и направились в сторону собравшихся. В этот момент она почувствовала, как мама сжала ей руку.

– Все будет хорошо, Брайди, и ты права, он жутко высокомерный. Если бы ты ничего не сказала, боюсь, я бы сама это сделала, так что я самая что ни на есть лицемерка, потому что накинулась на тебя. Ну мы и парочка! Давай теперь улыбаться в камеру и помнить, что у Тима, скорее всего, сейчас полная путаница в голове. А кто бы не запутался, если бы в твою жизнь с бухты-барахты вторглась твоя настоящая мамаша? Не будем забывать об этом и постараемся понять его.

Брайди подумала: как жаль, что бабушки Сьюзен и дедушки Боба больше нет. Они бы не потерпели ни одной секунды такого поведения Тима. А может, потерпели бы? Она на самом деле уже ни в чем не была уверена.

Она стиснула мамину руку. А если бы оказалось, что Эви – не ее родная мать? Что бы она делала? Эта мысль раньше не приходила ей в голову. Брайди охватила жалость к Тиму, и когда они подошли к собравшимся, она начала извиняться. Прежде всего перед ним и от всего сердца.

Он улыбнулся и пожал плечами.

– Забудь об этом. Я уже забыл.

И снова эта пренебрежительная жесткость в голосе. Брайди повернулась и ушла.

Глава 3

Приглашенные на свадьбу гости переходили с места на место под тентами или прогуливались снаружи, курили, беседовали или просто восторгались цветочными бордюрами. Тим, оказавшись в одиночестве, бросил окурок на газон и затоптал его, поглядывая в сторону Молодого Стэна, старшего садовника. Тот разговаривал с незнакомым человеком, которого отец Тима, Джек, представил как герра Бауэра.

Вероятно, Джек познакомился с Бауэром, когда находился в плену, и тот был офицером в лагере для военнопленных. Тогда он помог Джеку и его марра[1]. С тех пор они поддерживали контакт, но не регулярно, а от случая к случаю, и так как Бауэр был в Англии, он принял приглашение на сегодняшнюю свадьбу.

Молодой Стэн указывал на гиацинты, колокольчики, пионы и пучок чего-то, что еще не расцвело. Оглянувшись по сторонам, он увидел Тима и крикнул:

– Надеюсь, ты свой окурок бросил в ведро с песком. Они тут расставлены для этого.

Тим чуть было не вытянулся по стойке «смирно», потом нагнулся и подобрал то, что осталось от окурка, и помахал им, чтобы Стэн увидел. Тот кивнул и снова вернулся к разговору с герром Бауэром. Тим рассмеялся сам над собой. Ну надо же, бояться садовника. Хотя Молодой Стэн унаследовал как острый язык, так и громогласность своего деда. Так, во всяком случае, говорит мама. Сам он не помнил Старого Стэна. Смех застрял у него в горле. Грейси не была его мамой. Его мать в Берлине.