Расколотая

Она всегда смеялась, рассказывала мне про своего новорожденного внука. Показывала его фотографию. Когда-нибудь, возможно, ее внук — то ли Брайан, то ли Райан — скажет или сделает что-то такое, что не понравится властям. И тогда он тоже исчезнет и станет Зачищенным. А потом будет возвращен или уничтожен, если что-то пойдет не так. Как Тори, чья жизнь сейчас висит на волоске, так как я не обманываюсь насчет всех этих расплывчатых заверений Нико.

Пожертвовала бы Салли собой ради внука? И могу ли я принять такое решение за нее? Ради ее внука и всех других детей и внуков, чьими жизнями лордеры распоряжаются по собственному усмотрению: ограничивают, контролируют, угрожают.

Я продолжаю рисовать, не в силах остановиться.

Глава 18

— Кайла? Что ты на это скажешь? Кайла? Кайла…

— Извини, что?.. — Я поворачиваюсь к Кэму, сообразив, что уже некоторое время слышу, как он повторяет мое имя. Я ушла в свои мысли, пока ела бутерброд, и его голос звучал успокаивающе, но смысл его слов до меня не доходил.

Кэм сверлит меня притворно-сердитым взглядом:

— Просто скажи «да» или «нет».

— Гм, дайка подумать… Ты мог предлагать мне тортик, и тогда мне следует сказать «да». С другой стороны, ты мог предлагать все что угодно.

— А ты рискни.

— Гм… да!

— Ладно, зайду за тобой завтра около десяти.

— Для чего?

— Сходим прогуляемся

— А как же школа?

Он машет рукой у меня перед глазами:

— С твоей памятью явно что-то неладно. — В следующий миг лицо его вытягивается, когда до него доходит, что он сказал. — Прости, я не хотел. Ляпнул, не подумав.

— Да, ничего, все в порядке. С моей памятью и в самом деле не все ладно. Так бывает после Зачистки. — Не говоря уже про все остальное.

— Но это касается только того, что было до, верно?

— Верно. — Хотя и не в моем случае. — Кроме того, когда я действительно слушаю, с моей краткосрочной памятью все нормально.

— А каково это…

— Что именно?

Он колеблется:

— Прости. Забудь.

— Ну, вот, ты опять!..

— Ох, извини, я… — Он выглядит таким удрученным, что я прощаю его.

— Да шучу я. Давай. Спрашивай, что хотел. Я не возражаю.

— Каково это — не иметь воспоминаний?

— Ну, поначалу прекрасно, потому что ничего другого ты и не знаешь. И все в больнице такие же, как и ты.

— А потом?

Я хмурюсь.

— Когда я выписалась, стало похуже. Мне хотелось знать то, что я знать не могла. И очень хочется заполнить чем-то память, потому что слишком много пустоты. А потом уже не можешь отличить реальность от фантазии.

— Большинство Зачищенных выглядят вполне счастливыми.

Я смеюсь.

— Это верно. Над нашим стойким счастьем вечно подшучивают, разве ты не знал? Плюс тебе вольно-невольно нужно оставаться счастливым, чтобы твой «Лево» не жужжал и не вырубал тебя все время.

— Быть счастливым и ничего не помнить — звучит заманчиво, — тихо говорит Кэм. Думает о своем отце? Я откидываюсь назад, размышляю. Я была бы счастливее, если бы не помнила ничего из прошлого. Если бы не была одержима Люси и ее сломанными пальцами. Если бы воспоминания Рейн никогда не возвращались. Но тогда бы лордеры победили.

— Понимаешь, если ты притворяешься счастливым, чтобы поддерживать хороший уровень, то уже больше не знаешь, что чувствуешь. Все кажется ненастоящим. Бывают вещи, которые было бы лучше забыть. И все равно, это так ужасно — не помнить те моменты, которые я хочу помнить!

Для того, кто так много болтает, Кэм на удивление хороший слушатель. Есть в нем нечто такое, что вызывает у меня желание рассказать ему все.

— Зато как здорово, что в школе есть выходной в честь твоего недуга, — ухмыляется он.

— Ты это о чем?

— Шутишь или правда не помнишь?

Я нацеливаю кулак ему в плечо, и он отскакивает.

— Ну, говори уже!

— Завтра нет уроков. День Памяти.

Этому посвящено специальное собрание нашей подгруппы. Мы заходим, рассаживаемся. Наш классный руководитель оглядывает нас.

— Кто-нибудь может сказать мне, почему завтра в школе выходной?

— День Памяти, — выкрикивают несколько голосов.

— Но что мы вспоминаем? И кого?

Несколько минут он объясняет первоначальное значение этого праздника: вспомнить тех, кто сражался и умер за нашу страну в войнах настолько давних, что почти никто из ныне живущих их не помнит. Цифры впечатляющие. Жителей в Соединенном Королевстве тогда было гораздо больше, но все равно.

— А что еще мы вспоминаем? — спрашивает он, но на этот раз не ждет ответа. Выключает свет, и начинается фильм. По экрану бегут страшные кадры. Обезумевшая, неуправляемая толпа, крушащая все на своем пути. Студенческие бунты двадцатых. Разбитые окна, разграбленные магазины, пылающие пожары. Какая-то девочка по моложе меня, которую тащит банда юнцов в капюшонах, пронзительно кричит, и хотя больше ничего не показано, нетрудно догадаться, что происходит дальше. Старика валят на землю и топчут ногами. Ребенка вырывают из рук матери.

Я закрываю глаза, чтобы не видеть всего этого. Яркая вспышка воспоминания: Нико. Он показывал нам этот же фильм, я помню. Потом показал еще один.