Расколотая

Он качает головой. То, что происходит позади нас, по-прежнему туманно, словно все это происходит в каком-то другом месте, не связанном с настоящим. И все же какой-то настойчивый звук вторгается в сумятицу, приближается…

Коулсон берет пистолет обеими руками и тянет спусковой крючок.

Глава 44

Я жду, что пуля отбросит меня назад, но вместо этого слышу сзади глухой удар и вскрик. Резко оборачиваюсь…

— Катран?

Его руки сжимают грудь. Красное, красное, красное растекается по ней, когда он падает на землю, и все вокруг начинает кружиться, сереет, растворяется и тянет меня с собой. Нет. Я сражаюсь с ним изо всех сил. НЕТ.

Подползаю к Катрану, беру его за руку, обнимаю. Тело его содрогается, и красное, красное, красное…

— Прости, прости, прости, — шепчу я снова и снова, и в глазах у него отражение моего шока. Катран непобедим, я не могу поверить в это. Потом чуть заметное покачивание головы, выражение его глаз меняется, он пытается что-то сказать, но кашляет, и из раны течет еще больше крови. Слова не выходят, но глаза его говорят. Говорят о любви.

— Нет, Катран, нет. Не умирай! — умоляю я, потрясенная этим безмолвным признанием.

Он всегда любил меня, но зачем-то прятал свои чувства за гневом. Тем самым гневом, с которым он старался оттолкнуть меня от Нико и «Свободного Королевства», спасти.

Глаза его делаются пустыми, тело перестает сотрясаться.

Нет.

— Нет! Нет! НЕТ! — кричу я и вдруг внезапно вспоминаю. Другое время и место, слишком похожее на это, чтобы прятаться от него и дальше. Место, в которое я не хотела возвращаться, но меня оттаскивали туда снова и снова.

ТОГДА

Сначала я не узнала его. Во всяком случае, не глазами. Перемены были разительные, его лицо так основательно забыто. По крайней мере, сознательно. И все же что-то почти прозвенело внутри: смесь страха и тоски, сплетенные воедино. Я не понимала, но смотрела всякий раз, когда была такая возможность.

Он был там, в том месте. Доставлял еду и другие запасы. Но не просто курьер; он был одним из них, это ясно. Я видела сквозь решетку своего окошка, как он разговаривает с охранниками. Из комнаты, которая была моей вот уже два года.

Он приходил раз в неделю, ночевал в соседнем здании, а потом уходил. Однажды он увидел, как я смотрю в окно, и что-то промелькнуло у него на лице. Какое-то заметное отчаяние, вспышка, сменившаяся нехарактерной мягкостью. Я юркнула назад в комнату, потрясенная и сбитая с толку.

Каждую неделю, когда он приходил, он смотрел на меня этим своим особым взглядом, если отыскивал мои глаза. Добрый взгляд в месте, где не было доброты. Он начал приносить охранникам бутылку и что-то еще, тайком переправляя это из своего кармана в их. Однажды большинство охранников сильно заболели. Пищевое отравление, но больше никто не пострадал. И в ту неделю он остался, замещая заболевших, и я видела его чаще, и не только через окно. Он был там, когда я шла на сеансы с доктором Крейгом и на тренировочные стрельбы под надзором человека со странными холодными глазами, который командовал охраной.

А потом однажды он сунул что-то мне в руку.

Я чуть не вскрикнула: клочок бумажки. Записка. Я спрятала ее, прочитала позже: «Люси, я знаю, что выгляжу по-другому: я маскируюсь. Но это я, папа. Мы вытащим тебя отсюда, и я заберу тебя домой, как только придумаю, как это сделать. Я люблю тебя».

Я разорвала записку на мелкие клочки. У меня больше нет семьи. Доктор Крейг повторяет это снова и снова. И даже если он мой папа — а даже мысли мои спотыкались об это слово, — ведь это он отдал меня им. Отказался от меня. Разумом я не верила ему, но какая-то другая часть меня верила, и я ловила себя на том, что надеюсь, чувствую. Чувствую то, что не нравится доктору

Крейгу. Например, он не хотел, чтобы я вспоминала то, что должна была забыть.

А потом, как-то ночью, когда я спала, тот, кто передал мне записку, оказался у меня в комнате. Он говорил тихим голосом, с такой грустью, напомнившей о другом времени и других местах, что мне захотелось заплакать, закричать, позвать охрану и заставить этот голос замолчать, исчезнуть и больше не возвращаться. Но я этого не сделала.

Он строил планы: мы убежим на следующей неделе. Но я покачала головой, опасаясь сама уж и не знаю чего. Покинуть место, которое я ненавижу? Замешательство и тоска сплелись воедино. А потом он протянул руку, а в ней маленькая деревянная фигурка, похожая на башню. Когда я взяла ее в руку, возникло что-то, какое-то воспоминание. И все другие нахлынули разом.

— Папа? — прошептала я, и он улыбнулся.

Он забрал у меня ладью.

— Лучше я пока подержу ее у себя, чтобы никто не обнаружил. Но если найдешь ее спрятанной в окне, знай: в эту ночь мы бежим. Будь готова.

А каждый вечер я проверяла, и однажды нашла ее, запрятанную между боковой стороной и решеткой, где ее нельзя было увидеть, только нащупать и вызволить тонкими пальцами.

В ту ночь в доме стояла тишина. Он отпер мою дверь и взял за руку.

— Тише, — выдохнул он, и мы прокрались по коридору и вышли на улицу. Но где же охрана?