Расколотое 'Я'

Однако она по-прежнему боится оставить эту пещеру, даже со всеми сопутствующими ей ужасами, ибо только в пещере, по ее ощущениям, она может сохранить хоть какое-то чувство индивидуальности.

Вот! Вот нет никакой пещеры.

Она исчезла.

Но когда я вышла?

Не могу себя найти.

Где я?

Потерялась.

Знаю лишь, что я холодна,

еще холоднее, чем в пещере. Холодна, так холодна. А люди -они прошли по мне,

словно меня и не было среди них - по ошибке, я думаю. Я надеюсь. Да, мне нужна пещера. Там я пойму, где нахожусь. Смогу ощупывать в темноте

и ощущать стены пещеры. А люди там пойдут, что я -там,

и наступят на меня по ошибке, Я думаю, я надеюсь. Но снаружи... Где я?

В конечном счете, вероятно, никогда нельзя говорить, что "я" совершенно потеряно или разрушено, даже у самого "разложившегося гебефреника", если воспользоваться соответствующим жутким термином Г. С. Салливана. Все еще есть "Я", которое не может найти "себя". "Я" не перестало существовать, но оно лишено субстанции, развоплощено, ему не хватает свойства реальности, и у него нет индивидуальности, у него нет никакого подходящего "себя". Заявление, что "Я" не хватает индивидуальности, может показаться противоречивым, но, видимо, это так. Шизофреник либо не знает, кем или чем он является, либо стал чем-то или кем-то иным, а не самим собой. Во всяком случае без такого последнего клочка или кусочка "я" психотерапия "Я" любого рода будет невозможна. По-видимому, нет достаточных оснований считать, что не существует такого последнего клочка у любого пациента, который может говорить или, на худой конец, совершать какие-то составные движения.

Мы к тому же видим, в случае Джоан, что именно свою индивидуальность она наиболее отчаянно желала сохранить. Однако она ощущала, что или не может, или не должна, или не смеет быть самой собой как воплощенной личностью. Проблемы характерного для нее достижения ощущения вины, ее разъединения, природы ее системы ложного "я" и ее ненадежно установленной способности отличать свое бытие от других тесно взаимосвязаны.

"Каждый должен быть способен посмотреть назад, в свои воспоминания, и удостовериться, что у него была мать, которая его любила, всего его -даже его мочу и кал. Он должен удостовериться, что мать любила его просто за него самого, а не за то, что он может сделать. Иначе он чувствует, что не имеет права существовать. Он чувствует, что никогда не должен был рождаться.

Неважно, что случится с этим человеком в жизни, неважно, сколько боли он причинит, он всегда может посмотреть назад и почувствовать, что его можно любить. Он может любить самого себя, и его нельзя сломать. Если он не может опереться на это, он может быть сломан.

Ты можешь быть сломан, если ты уже расколот на части. Пока мое младенческое "я" не любили, я была расколота на части. Полюбив меня как младенца, вы сделали меня целой".

И опять-таки:

"Я постоянно просила вас выпороть меня, потому что была уверена, что вам не может нравиться мой зад, но, если бы вы выпороли меня по заднице, вы бы, на худой конец, каким-то образом восприняли ее. Потом я смогла бы принять ее и сделать частью себя. Я не стала бы бороться за то, чтоб ее отрезать".

Сумасшествие имело определенные последствия, которые не были полностью нежелательными:

"Для меня ужасно трудно прекратить бьггь шизофреничкой. Я знаю, что не хочу быть некоей Смит (ее фамилия), поскольку тогда я не что иное, как внучка старого профессора Смита. Я не могла быть уверена, что могу чувствовать себя так, словно я - ваш ребенок, и я не была уверена в себе. Я была лишь уверена в том, что я - "кататоничка, параноичка и шизофреничка". Я видела, что написано в моей карточке. Это, на худой конец, обладало вещественностью и подтверждало мою индивидуальность и пичностность. (Что привело тебя к перемене?) Когда я стала уверена, что вы позволите мне чувствовать себя вашим ребенком и что с любовью станете обо мне заботиться. Если вы смогли полюбить реальную меня, то я тоже это смогла. Я смогла позволить самой себе просто быть собой, и никакое название не нужно.

Недавно я пришла посмотреть на больницу и какое-то время потерялась в ощущении прошлого. Там я могла бы остаться одна. Мир крутился снаружи, но у меня внутри был целый мир. Никто не мог добраться до него и потревожить. Какое-то время я ощущала колоссальное стремление вернуться. Там было так безопасно и спокойно. Но потом я осознала, что могу иметь любовь и веселье в реальном мире, и начала ненавидеть больницу. Я ненавидела четыре стены и ощущение запертости. Я ненавидела воспоминание о том, что никогда в действительности не была удовлетворена своими фантазиями".

Она стала не способна поддержать собственными силами самодостаточное право быть собой, быть автономной.

Она была не способна поддержать реальную автономию, поскольку могла быть лишь вещью, угождающей родителям.