Расколотое королевство

Вечер воскресенья я провожу, шатаясь по дому, который кажется таким знакомым и таким чужим одновременно. В моей комнате пахнет, как в запертом подвале, словно она простояла закрытой все три года, что я училась в школе-пансионе. Покрывало на кровати кажется незнакомым, как и белый ламинированный стол в углу и небольшая коллекция школьной формы в шкафу, состоящая из рубашек и свитеров.

Белые стены сияют чистотой. Фиолетово-голубое покрывало на кровати и шторы в тон со складками от картонки, в которую они были упакованы, – единственные яркие пятна во всей комнате.

Я перебираю вешалки: одежды у меня не так уж и много. В центре висят два дорогих темных шерстяных блейзера, украшенные красно-бело-золотистой вышивкой на нагрудных карманах. В накладном кармане одного из них я нахожу скомканную бумажную салфетку. Слева от блейзеров – ряд белых рубашек: три с длинными рукавами и две с короткими. Рядом с ними висят худи на молнии и темно-синий свитер. На полу стоят пара белоснежных теннисных туфель, судя по виду – да и по запаху – совершенно новых, и поношенные черные лоферы.

Еще у меня есть три пары джинсов, две пары леггинсов и две дурацкие плиссированные юбки в темную сине-зеленую клетку. Последние, видимо, часть моей школьной формы. Мама сообщила мне, что я учусь в частной академии «Астор-Парк», самой привилегированной (и самой дорогой) частной школе в штате. Так решилась загадка, каким образом я познакомилась с Фелисити и Истоном, и, вероятно, с Кайлом, хотя мне до сих пор не все понятно.

Мама не стала объяснять, почему я учусь в «Астор-Парке» или почему три года провела в школе-пансионе в Нью-Йорке. А еще не предупредила меня, что на протяжении тех лет, пока я отсутствовала, моя спальня служила кладовкой, а все мои личные вещи отдали в секонд-хенд. Когда я спросила ее, где мои сумка и телефон, она сказала, что они уничтожены в аварии. Эти новости так огорошили меня, что пропало всякое желание задавать еще какие-либо вопросы. Я надеялась, что смогу сложить кусочки моего прошлого благодаря телефону – в нем фотографии, переписка, странички в социальных сетях, но из-за аварии это стало невозможным.

Оставшаяся часть шкафа пустует. В маленьком комоде напротив кровати я нахожу нижнее белье, простые бюстгальтеры и парочку милых толстовок. Должно быть, у меня поменялся вкус, стал более скромным. Но все равно трудно поверить, что это вся моя одежда. Смутно припоминаю, что когда-то этот стенной шкаф ломился от шмоток, которые я покупала в Forever 21 и Charlotte Russe. Они были дешевыми, но прикольными и яркими.

Видимо, когда я училась в школе-пансионе, мои вкусы изменились, став такими же пресными, как диетические хлебцы. Не уверена, что это прогресс. Я копаюсь в столе, пытаясь отыскать ключи к своему прошлому, но там ничего нет: ни старых открыток, ни фотографий, ни даже исписанных карандашей. Все вещи в ящиках новые. Даже в тетрадях нет ни единой записи, как будто завтра первый школьный день, а не третий месяц семестра.

В верхнюю тетрадь вложены расписание и карта школы. Я вытаскиваю их. Математика, история феминизма, музыка. Оглядев комнату, я нигде не нахожу свою скрипку. Она осталась в школе?

Выскочив за дверь, я зову маму.

– Что стряслось? – спрашивает она, появившись у подножья лестницы с кухонным полотенцем в руках.

– Где моя скрипка?

– Твоя что?

– Моя скрипка. Я ведь все еще играю, да? У меня в расписании стоит музыка. – Я показываю ей его.

– Ах, вот в чем дело. – Она презрительно фыркает. – Ты уже почти не играешь, но тебе нужны были курсы по выбору, и мы записали тебя на музыку. Ты пользуешься школьной скрипкой.

Мама уходит. Ответ получен, но он не кажется мне исчерпывающим. Я снова потираю запястье, собираясь вернуться в свою комнату, но вдруг замечаю фотографии, развешенные на стене коридора. Что-то в них не так. Я медленно подхожу и внимательно разглядываю каждую. Вот снимки моей старшей сестры Паркер, с рождения до свадьбы. Фотографии Дилан, моей младшей сестры, заканчиваются ее девятым днем рождения, значит, сейчас она в восьмом классе.

В конце коридора висит семейный фотопортрет, и снят он, похоже, относительно недавно, потому что я на нем отсутствую. Видимо, это был ужин в отеле или типа того, судя по высоким потолкам, огромным картинам в позолоченных рамах и обитым бархатом стульям. Все нарядно одеты: папа в черном костюме, мама в красном платье со стразами, на Паркер простое черное платье и жемчужное ожерелье, а на Дилан свитер и фиолетовая юбка. У всех на лицах улыбки – даже у Дилан, которая язвительно выдавила из себя «А, это ты», когда я вернулась домой, и тут же исчезла в своей комнате, не желая больше со мной пересекаться.

И именно этот семейный портрет дает ответ на вопрос, что же не так с фотографиями на стенах: меня нет ни на одной из них.

Моя семья в буквальном смысле вычеркнула меня из своей жизни.