Расколотое небо

Сперва повернуть направо. Перейти на ту сторону широкой улицы, но прежде (это на плане не показано) переждать какое-то время, пока вышколенный полицейский элегантным жестом не остановит поток машин и не пропустит через улицу пешеходов. Свернуть на знаменитую торговую улицу (о ее красоте, богатстве и великолепии сложены такие легенды, что она не поспевает за своей репутацией); идти по ней до пятого перекрестка. Отсюда Рита пошла по менее шумным улицам, ни на шаг не уклоняясь от тонкой полоски на большом плане, которую видела перед собой гораздо явственнее, чем настоящие дома и настоящие улицы. Ни разу не спросив дорогу, она дошла до того дома, где жил Манфред. Мысленно она бывала здесь изо дня в день, а сейчас она увидела этот дом воочию. Она подавила в себе недоуменный вопрос: «Как может такой заурядный доходный дом на заурядной столичной улице стать вожделенной целью для беглеца?» Она вошла в прохладный вестибюль и только тут почувствовала, как жарко было на улице. Медленно поднялась она по лестнице, выстланной старым, но натертым до блеска линолеумом. Чем сильнее у нее билось сердце, тем тверже она знала: ты задумала нелегкое дело. Риск большой, и одной пускаться на него не следовало. Но передумывать поздно.

Вот она уже добралась до двери с начищенной медной дощечкой. Слабо звякнул звонок. Послышались шаги. Дверь отворила тощая женщина в черном, по всей вероятности, тетка Манфреда.

Весь дом пропах какой-то кислятиной от стараний сохранить приличный вид. Он балансировал на краю бездны — непосредственно за этой улицей начинались рабочие кварталы. Кислый запах и натертый линолеум проникли и в темную прихожую, куда Риту впустили с явной неохотой. Она смущенно вошла в комнату и только тут, при дневном свете, посмотрела на тощую женщину, которая потребовала кое-каких разъяснений, прежде чем допустить незнакомую девушку к племяннику.

Да, это была сестра фрау Герфурт. Судьба, правда, обделила ее по сравнению с покойницей, если только можно сказать, что у мертвого есть какие-то преимущества перед живым. Должно быть, злорадная извилинка в складке ее губ, превосходно уживаясь с жалостью к себе и ханжеской скорбью, говорила именно об этом: наконец-то у нее, живущей, есть бесспорное преимущество перед умершей сестрой.

— Прошу вас, — пригласила она. С тех пор как племянник поселился у нее, она впервые впустила к нему посетителя.

Все слезы, пролитые Ритой потом, относились, собственно, к тому, что она увидела, когда вошла в его комнату.

Манфред сидел спиной к двери и, облокотись на стол, вплотную придвинутый к окну, читал книгу: да, это был его узкий затылок, коротко остриженные волосы с хохолком на макушке, его по-юношески ссутулившаяся спина. Когда дверь открылась и кто-то вошел (он решил, что тетка), он не шевельнулся, но читать перестал и весь напружинился для отпора. Не услышав оклика, он в конце концов не спеша обернулся. Его холодный, неприязненный взгляд яснее всяких слов сказал Рите, каково ему приходится в этой комнате.

И вдруг он увидел ее.

Он закрыл глаза, а когда открыл снова, взгляд его выражал уже совсем иное — недоверие, изумление, безрассудную надежду. Манфред бросился к ней, развел руки, словно собираясь обнять ее, и прошептал ее имя, Его угрюмое лицо так просияло, что у Риты сжалось сердце. Тем не менее она улыбнулась и провела рукой по его волосам.

Она правильно поступила, что приехала к нему, хотя могла бы уже сейчас до мельчайших подробностей предсказать все, что будет дальше. Но как это ни мучительно, надо все доделать, все договорить, надо пережить этот день до конца. Манфред, видимо, тоже все понимал, и ей стало чуточку легче. Но рассуждать трезво они могли лишь в первый миг, пока смотрели друг на друга. Потом же все, что они твердо знали и понимали, было начисто забыто. И все стало снова возможным.

— Однако ты изменилась, — заметил Манфред, когда она села на единственный стул (тот, что возле стола), а он примостился на краю постели.

Она только улыбнулась в ответ. И обоим опять стало ясно, почему они друг друга любят. Как она и предвидела, один-единственный взгляд, одно мимолетное касание его руки сожгли дотла и ночи, полные нестерпимых терзаний, и дни, полные вымученных решений.

Рита огляделась. Тетка в короткий срок добилась того, за что годами воевала мать: в комнате — бесконечно унылой клетушке — царил строжайший порядок. Нескольким пылинкам ничего не оставалось, как плясать в солнечном луче, на полчаса заглядывавшем сюда. Вот он бесшумно соскользнул с края стола на неподвижные руки Манфреда. Но они и тут не пошевелились.

Сколько времени можно так сидеть?

Рита встала и сейчас же, словно по уговору, встал Манфред. Они прошли к тетке в соседнюю комнату — в «преддверие ада», как Манфред на ходу успел шепнуть Рите. Сидя у окна, тетка вязала к зиме черный шерстяной платок, и по ней, также украдкой, беззвучно скользил солнечный луч. У нее ничего не осталось в жизни, кроме скорби об умершей сестре, и этот запас скорби она старалась растянуть как можно дольше.