Расколотое небо

Рита хорошо помнит, как пристально Герберт Куль — исконный противник Метернагеля — следил за ним последнее время. Когда никто не представлял себе, как скажется на бригаде его призыв повысить производительность, когда все шарахались от него, как от зачумленного, Герберт Куль старался еще пуще раздразнить его ехидными замечаниями. Временами казалось, что дело дойдет до драки. Тогда лицо Куля выражало нетерпеливое ожидание, не свойственное ему, обычно хладнокровному наблюдателю. Видно было, что он старается, но не может совладать с собой. Наконец он решил во что бы то ни стало избавиться от этого ожидания. И в самом деле, наутро после того как он и новичок Курт Ган вставили за ночную смену по четырнадцать рам каждый, выражение его лица стало, пожалуй, даже безучастнее и насмешливее, чем когда-либо. Украдкой следил он за Метернагелем. За что тут идет борьба? За увеличение продукции или за торжество самого Метернагеля? Действительно ли он человек особого склада или лезет из кожи вон ради собственного интереса?

Метернагель молчал целых три дня. Три ночи Куль и Ган вставляли по четырнадцать рам за смену. Три дня остальные выдавали по десять рам.

Оказалось, что у Рольфа Метернагеля больше выдержки, чем у Герберта Куля. На четвертое утро, когда бригада собралась, как всегда, пройти, не поздоровавшись, мимо Куля и Гана — тоже еще, нормы ломают! — Герберт Куль встал прямо перед Метернагелем. Остальные не могли протиснуться в узком проходе между вагоном и стеной и сгрудились позади.

— Ну так что? — вызывающе спросил Куль.

— Как что? — приветливо переспросил Метернагель.

— И завтра и послезавтра я тоже буду вставлять по четырнадцать рам, в любую смену, — объявил Куль.

— Молодец! — похвалил Метернагель.

— Тебе, верно, не по душе, что первым этого добился именно я? — спросил Герберт Куль.

— Ну и чудак же ты! — ответил Метернагель настороженно, но все еще приветливо. — Мне только хочется знать, зачем ты это делаешь?

Казалось, Куль сейчас накинется на Метернагеля с кулаками. Возможно, до этого бы и дошло, если бы Метернагель хоть на миг отвел от Куля свой спокойный приветливый взгляд. Но этим неотступным взглядом он держал в узде Куля, которого никто еще не видел до такой степени возбужденным.

— Еще бы! — зловещим полушепотом начал Куль. — Другой сделает гораздо меньше, и его сейчас же объявят героем. А у меня только спрашивают: зачем ты это делаешь? Почему именно у меня? Потому что я был лейтенантом? Да, и был предан своему делу. Я никогда ничего не делал вполовину. Да, да, если желаете знать, передо мной тогда могли поставить сколько угодно людей и приказать: стреляй! И я бы расстрелял их. Только я это открыто говорю, а вы предпочитаете молчать, вот и вся разница между мной и прочими. Да, повторяю: любого человека можно превратить в подлеца. Ну что? Чего вы на меня уставились?

— Эх ты! — самым обычным голосом сказал Метернагель. — Перестань беситься. Ты противоречишь самому себе. Шестнадцать лет пытался убедить себя, что ты подлец, и вдруг сам же это опроверг… — Он негромко засмеялся, чтобы отвлечь общее внимание на себя.

Все старались теперь не смотреть Кулю в глаза. Он внезапно обессилел, словно проделал тяжелейшую работу. Видно было, как подрагивают мускулы его щек. Он еще не мог переварить свое поражение и упорно молчал… Рита не была уверена, понимает ли он вообще, о чем говорят остальные. А тут вдруг вскипел Хорст Рудольф — первый красавец в бригаде, на глазах у Риты вставивший раму за четырнадцать минут и копивший деньги на машину.

— У нас каждый получает, что положено, — начал он. — А почему? Потому что мы не желаем подводить товарищей. А с теми, кто нам ножку подставляет, я работать не буду. Выбирайте: они или я!

— Смотри, пожалеешь, — мягко предостерег его Метернагель.

— Как же так, шли-шли в гору, а теперь изволь пятиться назад?! — растерянно сказал старик Карсувейт. — Нет уж, верьте мне, когда столько пройдено, назад ходу нет. — Он крепко запомнил службу у помещика.

Все молчали. Каждый задавал себе вопрос: неужели нам возвращаться назад, к эрмишевским фокусам с нарядами?

Метернагель сделал вид, что не понимает, о чем они задумались.

— Не знаю, как вы, а я чувствую, что в воздухе пахнет гарью. Что-то надвигается на нас… А что, если, перевыполняя норму, мы поможем потушить пожар? Не так это нелепо, как вам кажется. Вдруг от нас этого даже потребуют? А мы возьмем да и скажем: оставьте нас в покое, у нас каждый получает, что положено.

Он открыто, в упор посмотрел на Гюнтера Эрмиша. Эрмиш давно уже ждал этого взгляда и теперь густо покраснел.

— За кого ты нас считаешь? — задыхаясь от волнения, проговорил он. — Ты думаешь, один раз обманули, значит, всегда будем обманывать? Да, верно! Мы тебя тогда нагрели на три тысячи марок. Конечно, я отлично знал, что вписываю в наряды несуществующие операции. Почти все это знали. А ты за это слетел с места. Ну и что ж? По-твоему, мы теперь всю жизнь должны ходить в жуликах?