Расколотое небо

— Отставить! Плохи, Володя, наши дела. Слушай задание! Бери знамя полка, — командир протянул лейтенанту свернутое вчетверо полотнище, — бегом на стоянку, садись в самолет и жди зеленой ракеты из окна штаба. Может, до рассвета продержимся. Знаю, ты ночью не летал… После взлета иди на соседний аэродром, побарражируй до рассвета, сядешь там и расскажешь о случившемся. — Командир обнял лейтенанта. — Иди!

На стоянке механики помогли спрятать на груди знамя, усадили в самолет.

На востоке заалела тонкая полоска зари. Вспыхнула и рассыпалась по темному небосводу зеленая ракета. «Взлечу!» — облегченно подумал Кремнев и запустил мотор.

На большой скорости он вырулил на взлетную полосу и дал полный газ. Привычных дневных ориентиров не было видно, и в начавшей сереть темноте лейтенант едва удержал на полосе рвущийся «лавочкин». Машина могла соскочить с бетонки, скапотировать, и он до боли в глазах всматривался в узкую полоску горизонта, мгновенно исправляя малейшее отклонение.

Стук шасси о бетонку становился мягче — крылья обретали подъемную силу. Кремнев поддержал ручку управления на себя и ощутил, как машина, будто оставив лишний груз на земле, стала легче и послушнее. Оторвавшись, Кремнев убрал шасси, потянул ручку управления на себя, стараясь быстрее набрать высоту и уйти из зоны обстрела.

На высоте было светлее. Кремнев обрадовался — стало легче ориентироваться в пространстве. «Теперь все в порядке, — облегченно подумал он. — Возьму курс на аэродром соседей, пока долечу — рассветет. Тогда и на посадку заходить можно». Подумал и тут же почувствовал резкую обжигающую боль в боку и ноге. Левой рукой потрогал бок. Пальцы коснулись повлажневшей гимнастерки. С тревогой подумал: «Ранен. В сапоге тоже кровь. Смогу ли управлять?» Попытался нажать на педаль — нога не слушалась, боль стала резче. Здоровую ногу засунул поглубже, под самый обрез ремешка педали руля поворота. Пока летел, думал только об одном: скорее бы добраться до соседей. Ведь в любую секунду может выскочить неожиданно «мессер» или «фоккер» и ударить из всех точек. Вспыхнут бензобаки — успей за борт, иначе огненный ком — и все.

За свою недолгую службу в авиации лейтенант Кремнев нередко видел и еще больше слышал о подвигах летчиков, которые выполняли боевые задания на пределе возможностей человека и техники. Еще в авиашколе он узнал о летчике, который сел в тылу противника и спас командира, совершившего вынужденную посадку на подбитом самолете. Полгода назад на его глазах раненый летчик на изуродованной противником полууправляемой машине тянул изо всех сил на свой аэродром. Дотянул… Дотянет и он.

Кремнев отстегнул привязные ремни, потрогал знамя, словно убеждаясь, что оно, как и раньше, на груди, и огляделся. В разреженной скупым утренним светом темноте самолетов не было видно. Осмелев, он принялся отыскивать взглядом аэродром соседей.

Серая полоска бетонки не появлялась. Кремнев почувствовал, что даже малейшее движение вызывает нестерпимую боль. Крови в сапоге прибывало. Он ощутил озноб и, чтобы унять дрожь, сцепил зубы. Стало страшно — а вдруг потеряет сознание? Надо держать себя в руках. Не распускаться. Думать о полете.

Слабость все больше овладевала им. В кабине почему-то стало теплее, и от этого тепла хотелось забыться и уснуть. Глаза медленно заволакивало пеленой тумана. Угасал звук мотора, словно мотор не только тянул самолет, но и поддерживал в нем, лейтенанте Кремневе, жизнь.

Уже теряя сознание, он увидел, как перед капотом появилась серая полоска бетонки. Сбавил обороты мотора, выпустил шасси и посадочные щитки и направил самолет в торец посадочной полосы. «Не потерять из виду, держаться за бетонку взглядом!» — потребовал он от себя, теряя ненужную теперь высоту. Кто-то запрашивал его по радио, но он почти не слышал голоса, будто шлемофон начисто поглощал все звуки.

Земля надвигалась большим темным пятном. Кремнев следил за ее приближением и медленно выравнивал машину. Ручку управления подбирал к груди осторожно, едва заметными движениями. Услышав толчок шасси о бетонку, обессиленно закрыл глаза…

— Вот, пожалуй, и все, — со вздохом проговорил Кремнев. — Многих летчиков и механиков полк потерял. Мне потом рассказывали, что с рассветом в воздух поднялись два полка наших штурмовиков и буквально в считанные минуты сожгли почти все танки и бронетранспортеры и разогнали гитлеровскую мотопехоту. — Он помолчал какое-то время и глухо произнес: — Так и закончилась для меня война. Тем самым полетом. А к Устякину обязательно съездим. Вдвоем с вами. Как только выздоровеете.

Васеев хотел было про отца сказать, да постеснялся. Вот поедут на завод, тогда все и прояснится. Спросил о переучивании:

— Как в полку дела, товарищ генерал? Ребята пишут, на новую систему перешли.

— Перешли, — уклончиво ответил Кремнев. — Будем еще думать над этим. Мне говорили, что вы за сокращение сроков, так?

— Полковник Махов убедительно рассказал о необходимости быстрее провести испытания, и я высказался «за». А что? — Геннадий замялся. — Обо мне говорили?