Расколотое небо

Горегляд, занятый управлением полетами, вслушиваясь в неугомонный говор эфира, по интонации голосов определял состояние летчиков при пробивании облаков или на пилотаже в зоне, результаты перехвата и стрельб на полигоне. И как только замечал, что в голосе исчезала бодрость, спешил на помощь — тут же отыскивал летчика в эфире и вел разговор только с ним до тех пор, пока тот не выходил на аэродром и не производил посадку. Не было в его жизни случая, когда бы он не распознал состояние летчика, попавшего в особо усложненную обстановку.

— Высота Сто тридцать четвертого? — не оборачиваясь, спросил Горегляд офицера посадки.

— Шестьсот! — услышал он в ответ.

Еще успеет выправить курс, лишь бы не растерялся.

— Облачность?

— Двести восемьдесят, — уточнил метеоролог.

Сидевший слева от Горегляда помощник руководителя полетов посмотрел наверх. Нерешительно предложил:

— Может, на второй круг Родимого?

Горегляд резко бросил:

— А про горючее забыли?

— Товарищ полковник! — раздался из динамика голос офицера РСП. — Пора Сто тридцать четвертого подворачивать на посадочный курс.

— Управляйте смелее! — отозвался Горегляд.

— Сто тридцать четвертый! Доворот влево до курса сто шестьдесят!

— Крен не более пятнадцати! — не удержался Горегляд и не без опасения подумал: «Шасси и щитки выпущены, аэродинамическое качество уменьшилось. Не заметит увеличения крена и заскользит к матушке-земле».

К его удивлению, летчик отозвался без задержки:

— Понял. Крен пятнадцать, курс сто шестьдесят.

Остались самые трудные метры. Горегляд поднялся со стула и посмотрел в ту сторону, где в облаках молодой лейтенант боролся со сносом и своими нервами. Выдержит сейчас — еще один хороший летчик родится. Главное в летном деле — не дать нервам взять власть над человеком, не допустить растерянности. Потеряет летчик в воздухе уверенность, растеряется, уйдет на второй круг и будет с малым остатком топлива спешить зайти на посадку. А спешить ему никак нельзя. Хотелось подбодрить парня, напомнить о высоте, но удержался. Теперь это лишнее. Должен видеть сам. Вспомнил, как два года назад садился с невыпущенной ногой шасси. Что только тогда в зоне не делал: и бочки крутил, и в пикирование загонял машину, и предельные перегрузки создавал, чтобы сорвать стойку шасси с замка. Самый безопасный путь — ноги на подножки кресла, голову к бронезаголовнику, рычаг катапульты вверх и — за борт. Но машина? Она же — в куски при ударе о землю. Как ее бросишь? Надо садиться без ноги. Не разрешают: возможен пожар от трения о каменистый грунт. По радио убеждал руководителя полетов Брызгалина до хрипоты. По инструкции не положено.

Снова в зону ушел, и опять перегрузки. Кости трещали, металл скрежетал от перегрузок, а нога шасси на месте, словно ее автогеном приварили. Взмок так, что соль от пота на кожаной куртке выступила. Спасибо дежурному: доложил Кремневу и тот разрешил посадку. На планировании увидел сбоку полосы пожарную машину и санитарную, на всякий случай Брызгалин выставил. Выровнял, подвел к земле и подумал о пожаре. На себя надеялся — самое главное, уменьшить скорость до минимальной. А это от летчика зависит. Держать машину на ручке управления. Пусть летит, пока скорость не упадет до предела. Сердца своего не слышал, только — чирк по грунту. Держал, пока рули действовали, двигатель выключил на выравнивании. Машина проползла на животе и замерла. Царапинами отделалась, летала через два дня. Кремнев прилетел на вертолете, прямо к кабине, помог выйти и расцеловал при всех... Так что, товарищ пилот, на бога надейся, а сам не плошай. Подгребай к посадочной посмелей, нервы в кулак и — садись. Садись, будь ласка...

На СКП все смотрели туда, где снижался в облаках самолет. Слышались лишь стук хронометра да редкие щелчки контактов радиоаппаратуры.

Все, кто был в воздухе, сразу почувствовали скопившееся в эфире и на СКП напряжение. Каждый шестым чувством догадывался о большом сносе, облаках, опустивших свою непомерную тяжесть на ветви деревьев, и о том, что баки самолета молодого пилота вот-вот станут пусты.

— Высота? — негромко произнес Горегляд.

Все посмотрели на оператора. Тот от неожиданности втянул голову в плечи и часто заморгал.

— Двести пятьдесят, — едва слышно ответил оператор и уткнулся в экран локатора.

Горегляд, готовый дать любую команду, прижал раструб микрофона к лицу и замер; глаза его были неподвижны, бескровные, побелевшие губы сжаты в одну линию; рука, сжимавшая микрофон, бугрилась потемневшими венами.

— Дальний прошел, — прохрипел динамик.

— Идете хорошо. Потихоньку снижайтесь.—Горегляд не видел самолета, но по молчанию офицера РСП и своему помимо его воли начавшему уменьшаться беспокойству определил, что летчик вот-вот вынырнет из облаков.

— Полосу вижу! — Радостный голос летчика разнесся по СКП.

Горегляд молча достал сигарету из пачки и тяжело опустился в кресло.

— РСП! Заводите экипажи на посадку! — Он прикурил от зажигалки, взял микрофон в руку и, потирая затылок, снова вслушивался в короткие спокойные доклады летчиков...