Расколотое небо

Комиссия из штаба дивизии для разбора обстоятельств пожара на самолете Васеева прилетела рано утром. Из вертолета вышел заместитель командира дивизии Вадим Павлович Махов — среднего роста, хорошо сложенный полковник. Его гладкое лицо было тщательно, до синевы, выбрито, в больших серых глазах стыло нескрываемое недовольство. Он выслушал рапорт Горегляда и молча пожал ему руку. Затем подошел к прилетевшим с ним инженерам:

— Будем начинать! Вы, как и условились, тщательно проверьте техническую документацию и осмотрите самолет. Я заслушаю доклады командования об обстоятельствах пожара, побеседую с летчиком.

Машина Васеева стояла особняком, вдали от других самолетов. От нее тянуло холодом, зловеще чернел закопченный хвост.

Когда сняли чехлы, Махов и Горегляд одновременно заглянули в зияющее чернотой огромное, почти в человеческий рост, сопло двигателя. Дивизионный инженер, пригнувшись, вошел в сопло и, не скрывая удивления, произнес:

— Вот это температурка! Металл плавится! Повезло летчику.

Васеев стоял у крыла притихший, с едва заметными пятнами на посуровевшем лице и настороженным, внимательным взглядом. Он отчетливо услышал удивленный возглас инженера и подумал: «Действительно повезло».

— Да, тяги управления могли перегореть в любую минуту, — сухо произнес Махов. Смерил взглядом Васеева: — Докладывайте.

Геннадий подошел ближе к хвосту самолета и, ощущая на себе тяжелый взгляд полковника, начал рассказывать о ночном полете. Сбиваясь, объяснил свои действия на взлете, в наборе высоты и в то мгновение, когда ощутил сильный удар в фюзеляже и увидел рубиновый всплеск лампы пожара на приборной доске.

— Почему сразу не применили спецаппаратуру? — прервал его Махов.

Геннадий растерянно посмотрел на Горегляда.

— Не волнуйтесь, Васеев, — подбодрил его Горегляд.

— Под самолетом был город, — ответил Геннадий. — Если бы я включил пожарогашение, то надо было выключать двигатель и катапультироваться. Самолет упал бы на жилые дома.

— Это еще надо доказать, Васеев. Надо доказать. — Махов любил повторять некоторые слова, произнося их с особой интонацией. — А вот если бы с машиной беда случилась, вам бы не уцелеть. Не уцелеть, Васеев. Ну и, — он обвел взглядом стоящих рядом офицеров, — ну и нам, конечно. Инструкцию надо выполнять. Тогда всегда прав будешь. Всегда. Повезло вам. Так, Дмитрий Петрович? — Махов выжидательно посмотрел на Брызгалина.

— Так точно, товарищ полковник! — ответил Брызгалин, заглядывая Махову в глаза.

Заместитель командира полка подполковник Дмитрий Петрович Брызгалин — самый опытный в полку методист. Невысокий, со следами оспы на полном лице и маленькими, скрытыми широкими надбровными дугами глазами, в потертой куртке и вылинявшей рубахе, он выглядел старше своих сорока лет. Когда-то Брызгалин был весел, полон замыслов и планов, упрямо шел по служебной лестнице, но до заветного рубежа командира полка не дошел, остановился на последней ступеньке. Характер Дмитрия Петровича стал портиться с того времени, когда при поступлении в академию дважды не набрал нужных баллов. Его товарищи, пока он готовился и сдавал экзамены, летали, повышали классность. Брызгалин, отставая от них по программе полетов, оставался в одной и той же должности. Незаметно, исподволь зародилась у него зависть к сослуживцам, а потом и к молодым летчикам-инженерам, которые быстро овладевали полетами в облаках, росли по службе. Выветрилась из его души какая-то живинка, погас в глазах огонек беспокойства и стремления сделать все как можно лучше, отмерла любовь к работе, к товарищам, к небу. Стала замечаться небрежность в исполнении обязанностей, неряшливость в подготовке таблиц полетов и документов методического совета, на котором зачастую решалась судьба молодого, с неокрепшими крыльями пилота. Он чувствовал себя обойденным, не оцененным начальниками и, замечая свои просчеты и ошибки, не казнил себя за них. У него появилось ощущение, будто жизнь прошла стороной, и теперь он, не имея надежд и цели, жил без радостей и больших разочарований, исполняя обязанности от и до. Из всех увлечений оставалось одно — рыбалка.

Однажды командира эскадрильи майора Брызгалина вызвали в отдел кадров и предложили новую должность в одном из районов Крайнего Севера.

— Вся ваша служба прошла в теплых краях. Пора и морозы испытать. А на ваше место приедет офицер, прослуживший на Севере больше десяти лет, да к тому же еще с больным ребенком.

Неожиданное предложение обескуражило Брызгалина, и он стал лихорадочно искать предлог, исключающий столь неприятное перемещение по меридиану.

— Вы получаете повышение, — продолжал офицер отдела кадров, — а это тоже немаловажно. В академию вы не смогли поступить, теперь того и гляди обойдет молодежь.

Среди хаоса беспокойных мыслей Брызгалин почти не различал чужого голоса и лихорадочно искал спасения от внезапно свалившегося на него предложения. Тогда-то он и обратился к Махову, которому год назад при содействии влиятельного тестя поспособствовал устроить сына в медицинский институт, куда тот не попадал по конкурсу.