Расколотое небо

Лида подошла к мужу, обняла. Она знала, что Геннадия иногда сердят такие вопросы, но не спрашивать его о полетах не могла. Когда дежурила на аэродроме, все новости узнавала из настольного динамика в высотном домике, в свободные дни томилась от неизвестности. Геннадий прижал ее руку к губам и тихо ответил:

— Хорошо полетали, особенно молодежь.

— А почему это ты такой сумрачный?

— Есть причина...

Геннадий рассказал Лиде о стычке с Брызгалиным, о неудавшемся тренаже. Лида слушала внимательно. В ее представлении Геннадий был хорошим летчиком, каких в полку немало. Ну и служил бы себе тихонько, так нет же... Шутка сказать: схватиться с самим Брызгалиным...

Неожиданно приоткрылась дверь, и в ней показалась взлохмаченная голова Кочкина.

— Ох, черт, забыл! Лида, поздравь старика — его замкомэском назначили. С него причитается!

— И ты, Гена, молчишь? Как ты можешь? — Лида прижалась к мужу: — Поздравляю!

Он встал и бережно обнял жену. Они стояли, прижавшись друг к другу, счастливые, и в Лидиных глазах блестели слезы.

Открыв дверь, Анатолий увидел Геннадия и Лиду, Он почувствовал себя неловко — надо было побродить еще часок... Нерешительно остановился в дверном проеме.

— Проходи, проходи. — Лида подвинула стул. — Пей молоко. Тебе письмо.

Анатолий удивленно посмотрел на незнакомый почерк, повертел конверт в руках и положил на стол.

Знала бы Лида, что в этом помятом синем конверте, она бы никогда его не отдала.

Анатолий пил молоко, косясь на письмо. Дурное предчувствие холодком шевельнулось в груди. Поставив стакан, он надорвал конверт и вынул вчетверо сложенный лист бумаги. «Дорогой друг! Нам жалко вас, и потому мы пишем вам. Посмотрите повнимательнее на ту, с которой вы не стесняетесь ходить по гарнизону. Вашу подругу знают многие мужчины, у нее бывал и стар и млад. Она...» Потом подробно описывались встречи Шурочки с техником Мажугой и прочие гадости.

Дочитав, Анатолий сложил письмо и сунул в конверт. Лида и Геннадий видели, как он побледнел, и поняли — письмо неприятное. А он встал, подошел к кухонному окну и долго смотрел в ночную темноту. Говорили же, говорили люди о ней, нет, не поверил, а теперь... Да, она что-то рассказывала про Мажугу, но он не придал этому значения. Значит, она пыталась на всякий случай оправдаться. «Я же тебе, помнишь, рассказывала...»

Ну нет, это не совсем так. Это не может быть так! Не может быть, чтобы все было так гнусно, как в письме. Ведь она добрая, чистая! Надо идти к ней!

Он схватил письмо, накинул на плечи кожаную куртку и выскочил на улицу. Не заметил, как оказался возле ее окна. Громко стукнул в закрытую ставню.

Шурочка не спала. Услышав стук, она вскочила с постели.

— Кто это?

— Я. Выйди, пожалуйста.

Шурочка узнала голос Анатолия. Наспех накинула ситцевый халат и выскочила на крыльцо. Ей показалось, что Анатолий пришел навсегда. Вот сейчас он кинется навстречу, вот сейчас...

Анатолий стоял неподвижно.

— Что случилось, Толик? Заходи.

Он не двигался, молча смотрел себе под ноги; голос Шурочки доносился откуда-то издалека, словно из-за стены. Рука мяла в кармане письмо. Отдать ей? А если это неправда? Кому поверил, спросит? Нет, нет! Сам должен убедиться, незачем посвящать ее в эту грязь.

— Почему ты молчишь? Что случилось? — У Шурочки дрогнул и осекся голос, будто она задохнулась.

— В другой раз. — Анатолий повернулся и, опустив плечи, понуро зашагал в темноту. «В другой раз. В другой раз...» Слова молоточками стучали в висках, сдавливали сердце. Он услышал, как застучали по порожку ее каблучки, как захлопнулась дверь и звякнул крючок, и остановился. Вот и все, и кончилось счастье, которого он так давно ждал. Он постоял, вслушиваясь в каждый звук, но тихо было вокруг, лишь ветер посвистывал в ветвях деревьев.

Геннадий и Лида еще не ложились. Встревоженные его неожиданным исчезновением, они ждали Анатолия и, когда услышали его шаги, настороженно притихли.

— Что случилось? На тебе лица нет! — Лида подошла к нему, взяла за руку. — Почему ты молчишь, Толя?

Анатолий отрешенно смотрел на Васеевых, словно видел их впервые. Разжал руку, показал измятый клочок бумаги. Геннадий взял его, положил на стол, осторожно разгладил и начал читать. Чем больше он углублялся в чтение, тем резче становились на его лице морщины, темнели от еле сдерживаемого бешенства глаза.

— И ты поверил этой гадости?! Поверил?

Анатолий опустил глаза.

— Пусть прочтет Лида.

— Нет, этого письма я ей не дам. Незачем ей копаться в этой грязи. Да ты спятил, друг мой. Поверить этой мерзости?! Как тебе не стыдно! Мы знаем Шуру Светлову не один год. Я бывал у Муромянов. Это — хорошие люди, прекрасная семья.

— Я прошу тебя, старик, пусть Лида прочтет письмо.

— Дай, — потребовала Лида.