Расколотый берег

От неожиданности Кэшин даже приостановился. Уж не ослышался ли он?

— Ты откуда знаешь, что у меня нет детей?

— Да уж знаю. — Она обняла его на прощание, а он наклонился и поцеловал ее в щеку, впервые за много лет. — Я тебе говорила, что всегда знала, что ты у меня умный?

— Умный, да. Ты с богатым не перепутала? В Мельбурне один из сыновей Берна попал в переплет.

— Этот, как его, Сэм, так?

— Да.

— А что случилось?

— Украли что-то из припаркованной машины. Он и еще двое.

— Сможешь как-нибудь помочь?

— Скорее всего, нет.

— Эти Дугью! Слава богу, я с ними никак не связана.

— Ты же сама Дугью. Берн — твой племянник, сын родного брата. Как же ты с ними не связана?

— Не связана, нет, дорогой. Никак не связана!

— Все, конец игры, — сказал Кэшин. — Пока, Сиб.

— Пока, мой хороший.

Гарри помахал ему рукой в перчатке, медленно, как будто полярник, который остался на льдине.

* * *

В холодный, очень мрачный день Кэшин ехал в Порт-Монро и вспоминал, как мать сидела в трейлере у складного столика с ярко-зеленой пластиковой крышкой, окантованной алюминиевой полосой. В одной руке она держала пластиковый же стакан с желтоватым вином, в другой — с ярко-розовыми, но уже облупившимися ногтями — дымился окурок сигареты с фильтром. Нос у нее облез от загара. Соленая морская вода разделила выгоревшие волосы на тяжелые пряди, сквозь которые просвечивала кожа. Она глотнула из стакана, и вино потекло по подбородку, потом по шее, намочило майку. Рука с сигаретой протянулась, чтобы вытереть грудь, и тут с окурка на майку упал горящий кончик и прожег ее. Она внимательно, казалось, долго-долго смотрела на дыру, точно на какой-нибудь диковинный цветок, а потом медленно наклонила стакан и вылила вино прямо на грудь. Ему в память врезались запах горелой ткани, опаленной кожи и вина, сразу заполнивший все пространство трейлера, и то, как ему стало противно и захотелось выйти в темную субтропическую ночь.

Через какое-то время после смерти отца — какое именно, он сейчас не мог вспомнить, — мать собрала два чемодана и они уехали с фермы в Кенмаре. Ему было двенадцать лет, а старший брат учился в университете. Когда они остановились на заправке, мать велела ему называть ее Сибил. Он растерялся: обычно матерей по именам не называют.

Три года они ездили туда-сюда, нигде не задерживаясь надолго. Вспоминая потом об этом времени, Кэшин думал, что тогда у матери, верно, водились деньги: они останавливались в гостиницах и мотелях, а несколько месяцев даже прожили в летнем домике у пляжа. Потом дела пошли хуже: она бралась за любую работу в пабах, придорожных кафе, всяких дешевых заведениях — и они начали снимать комнаты, чуть ли не углы в сараях, иной раз даже ночевали в снятых с колес трейлерах. Он не мог припомнить ее трезвой, а пьяной она вечно то рыдала, то смеялась без умолку. Бывало, она забывала купить поесть и несколько раз заявлялась уже далеко за полдень. Он помнил, как просыпался в темноте, лежал, слушал ночные звуки и изо всех сил старался не бояться.

Ну вот и поворот на Порт-Монро. Дождь все моросит и моросит.

Кэшин заступал на смену в полдень, еще было время попить кофейку. На заправке он купил газету и остановился, не доезжая до кафе «Дублин», где уже давно не был. В одно и то же место не следует ездить часто — сразу заприметят.

Узкий зал пустовал: лето прошло, и город погрузился в долгий зимний сон.

— Средний черный для нашей доблестной полиции, — произнес мужчина за прилавком. — Привет первому посетителю!

Его звали Леон Гедни. По профессии он был зубной техник, а родом из Аделаиды. Когда-то там, в парке, зарезали его молодого любовника. Может быть, это сделали сексуальные маньяки, которыми славилась Аделаида, а может быть, полицейские, которые считали, что, убивая голубых, маньяки оказывают услугу обществу.

— Зимой можно и закрываться, — бросил Кэшин. — Только лишние расходы на электричество.

— А делать-то что? — спросил Леон.

— Езжай в Нузу.[11] Там полно богатых зубных техников на пенсии. Хоть погреешься.

— Погреюсь, как же. Прошу заметить: я не пенсионер. Я бывший зубной техник, бывший, а теперь вот нищий бармен, да еще и в повара пришлось переквалифицироваться. — Он принес кофе и спросил: — Миндальное пирожное?

— Не надо, спасибо. Слежу за весом.

Леон вернулся к себе, закурил.

— В определенном смысле ты неплохо выглядишь, — заметил он. — А мы, одинокие зрелые мужики, живем здесь словно на острове, кругом лишь старухи в сандалиях.

Кэшин не слушал. Он как раз читал о коррупции среди полицейских в отделе по борьбе с наркотиками. Ребята торговали тем, что сами же и конфисковывали, и даже поставляли сырье, из которого потом делали отраву.

— Ты слишком разборчив, Леон, — ответил он. — А у меня вот дел много, не до этого.

— Подумай все-таки, — предложил Леон. — У меня хорошие зубы.