Расколотый Мир

Солдаты работали быстро и слаженно — их хорошо муштровали. Пушки заняли свои места задолго до того, как истекли полчаса, отпущенные городу Лаури — даже если считать с начала его разглагольствований, а не с момента, когда усилитель закоротило и на город обрушилась тишина. Так, по крайней мере, казалось Лив — от ее золотых часов по-прежнему не было толку.

Мортон смотрел на восток за свекольное поле. Вдали что-то тускло светилось. Не костер — в лагере Лаури зажгли что-то холодное и электрическое.

Сигнала «Заряжай!» Лив не слышала, но Мортон снова опустился на колени у пушки поздоровее. Солдат помоложе, пристроившись у колес малой пушки, повторил движения Мортона. Затем оба мужчины отбежали подальше.

Оба орудия громыхнули.

Лив прикрыла глаза от вспышки — и лишь краем глаза заметила толстые черные линии, прочеркнувшие небо цвета ружейной стали. Пригнувшись, она бросилась бежать и не увидела ни вспышек на месте падения снарядов, ни взметнувшихся столбиков дыма.

Лаури не замедлил с ответным ударом. Лив услышала свист над головой, но взгляда не подняла. Снаряд подлетал с нелепорадостным свистом. Она уже перебежала на другой конец улицы и укрылась в грязном закоулке меж домов, когда устройство упало — с глухим и безжизненным шмяканьем, с каким падает с моста тело самоубийцы. Это шмяканье повторялось снова и снова, становясь резче и громче, но только не ритмичнее, пока не превратилось в настойчиво-маниакальную, давящую долбежку. В этой какофонии не было никакой системы; она просто обрушивалась на любую структуру и раскурочивала ее, сокрушая снова и снова. То был рваный пульс мышц в предсмертной агонии — или последних мгновений жизни пораженного мозга. Лив припала к стогу сена у мокрого деревянного забора и зажала уши.

Шум накрыл ее страшной волной и затих. Ее глаза опухли, а из носа текла кровь.

Снаряд угодил туда, где раньше стоял капитан Мортон. Пушки Нового Замысла умолкли. Оглядываться Лив не стала.

Она плелась на юг. Вокруг нее, спотыкаясь, бегали взад-вперед мужчины и мальчики с луками, копьями, ружьями. С севера, а затем с запада, снова раздался свист, и безумный гул и грохот орудий Линии накрыли город.

Ни один из снарядов не упал в смертельной близости от Лив, но даже от приглушенных отзвуков ее живот стянуло, словно при выкидыше. Она остановилась у лохани, ожидая, что ее вырвет. Но исторгла наружу лишь затхлый воздух, сползла к корыту и прижалась щекой к холодному дереву.

Она смотрела, как двое мужчин тащат третьего. На теле у него не было ран, но ноги его дергались и голова была свернута набок. Он завывал — бессмысленно, как сломавшийся двигатель. Она видела, как четвертый мужчина, шатаясь, вышел из-за конюшни, проделал двадцать шагов, упал в грязь и начал дергаться. Лив подошла к нему. Он закатил глаза и, по-видимому, закусил язык. На перекошенных улыбкой губах пузырилась кровавая пена. Она не смогла заставить себя прикоснуться к нему. Услышала топот бегущей толпы — и отошла, уступая дорогу. Тридцать мужчин и мальчиков с оружием, будто одолженным у ростовщика, пробежали мимо, не останавливаясь.

С востока раздались звуки выстрелов, и Лив обрадовалась — смерть от пули показалась ей куда чище.

— Довольно! — приказал Лаури. — Хватит!

Он подбежал к ближайшей пушке, задыхаясь в дыму, перекрывая криком топот и гвалт солдат, заряжающих пушки шумо-генераторами и ядовитым газом...

— Хватит! Вы же убьете Генерала, тупицы, пустоголовые идиоты, у нас есть долг! Все это бессмысленно, если мы не выполним долг!

Воцарилась тишина. Солдаты пытались собраться с духом.

— Мы войдем в город, — продолжал Лаури. — Пушки на мосты! А мы пойдем за ними, улица за улицей.

Он не сразу понял, что умолкла лишь одна пушка из двух. Вторая — в двух сотнях футов от Лаури, позади войска — все еще продолжала стрелять.

Прикончив доктора Брэдли и обезвредив отнятое у него устройство, Кридмур поднял Генерала с кровати. Старик не желал двигаться по собственной воле (или по ее остаткам) и предпочитал неподвижно лежать на жестком ложе, свернувшись калачиком, как дитя на коленях у матери. Кридмур заметил, что Генерала опрятно причесали, одели в белую рубаху и темное гофрированное галифе, которое даже с пятнами и прорехами на коленях оставалось самой нарядной одеждой во всем городишке. На ржавом крюке у кровати висел красный мундир с золотистыми кисточками и целой гроздью медалей. Кридмур набросил его Генералу на плечи. Эффект поразил его.

— В лучшие годы вы, наверное, были красавцем, сэр. Ну, тише, тише...

Генерал вырывался из рук Кридмура, отчаянно шевеля губами.

— Вижу, что вы полны сил, сэр, но нам нужно идти.