Расколотый Мир

машины могли сравнять с землей холм и проложить там рельсы так же легко, как мы с вами перепиливаем бревно. Не думаю, что мы могли хоть как-то замедлить их продвижение. Локомотив — кажется, это был Локомотив «Драйден», но как можно быть уверенным? — двигался вперед в авангарде Линии, подобный капле яда на кончике копья. Видите ли, миссис Альверхайзен, в Брэнхаме мы нанесли им сокрушительное поражение, и они жаждали мести... — Мортон был слегка пьян. Он прервался, чтобы сделать глоток. — Но в тот вечер, когда я принес в палатку Генерала зеркало для бритья, он был спокоен. Совершенно спокоен. Половина лагеря еще только просыпалась после первого краткого сна за многие дни отчаянного бегства. Половина уже работала в поте лица. Весь тот жаркий вечер мы проспали, а ночью собирались продолжить путь. Генерал в своей командирской палатке невозмутимо подстригал усы тонкими золочеными ножницами. Блага цивилизации очень важны, сказал он мне. В жизни всегда должно оставаться место для комфорта. Тогда я был еще юн, миссис Альверхайзен. Даже когда враги наступают, мы не должны становиться такими же бесчеловечными и порочными, как они. Представьте себе, в командной палатке Генерала нашлось место для бледных оборвышей, которых мы подобрали на улицах Брэнхама! Для злобных мальчишек из города, похожего на крысиное гнездо, которых мы, к великому сожалению, оставили без отцов. Потому что Брэнхам встал на сторону Линии. Разве у нас был выбор? Но там осталось много выживших, которые шли к нам с мольбами. Взрослых Генерал прогонял — они сделали свой выбор. Избрали Линию, и должны были пожинать плоды своего решения. Но эти сироты, эти мальчики! И девочки, наверное, тоже, я точно не помню. У Генерала было доброе сердце. Некоторые из нас держали зуб на этих детей за злодеяния их отцов, но Генерал взял их под свое крыло. Они были как собаки у его ног. Таились и огрызались из углов его палатки. Любой другой человек бросил бы их на произвол судьбы — наше бегство и без них было полно испытаний. Но генерал платил по счетам. Всегда платил по счетам. Он держал при себе старого холмовика... Ратледж, не помните, как его звали? Ка-Ка-Ка, Ку-Ку-Ку? Что-то в этом роде. Жилистое старое чудовище, бледнее трупа и скрюченный, ходил шаркающей походкой и гремел костями. Ни дать ни взять — восставший из гроба мертвец, размалеванный красной краской. Никто другой к нему подходить не осмеливался, но Генерал держал его при себе. Говорил, что уважает его за мудрость. Таков он был — не брезговал открывать наши кладовые для убогих нищих и мерзких холмовиков, но не позволял себе ходить небритым, даже когда Локомотивы гнались за нами по пятам!

Сидящие за столом одобрительно загудели.

— Кан-Кук... — сказала Лив. — Жителя холмов звали Кан...

— Вроде того. Это неважно, — отмахнулся Мортон. — Он наклонился вперед и продолжил: — «Говори, сынок, говори!» — сказал мне Генерал. Видите ли, пока он брился, я ждал. А он слышал, как у его палатки собираются люди. Он слышал, как они ворчат, стонут и срутся между собой — уж простите за грубость, дамы. Он понял — что-то случилось. «У меня для вас печальные новости, сэр», — сказал я. Помню, он тогда не отвел глаз от зеркала и продолжил стричь усы. Какие острые у него были глаза! Я помню, как этот жуткий холмовик плотоядно смотрел на меня из-под копны своих грязных волос. Будто заранее знал, что все так обернется, и это его забавляло. Помню, как мальчишки таились и двигались в тени. Стояла зима, и к вечеру быстро темнело. И я сказал: «Простите, сэр, но люди рассержены». Он спросил меня, не собралась ли снаружи разъяренная толпа. Мне кажется, он знал. Мне пришлось сказать ему об этом. Поймите, мадам, мы были голодны и напуганы. Мы старались быть достойными, образцовыми людьми прекрасного будущего, но нас доконали усталость, голод и страх. Кроме того, были свидетели. Один из мальчишек, которых мы подобрали в Брэнхаме, повадился воровать еду из наших кладовых. Мы приютили их по доброте душевной, кормили, как родных детей, а они обкрадывали нас! Какая низость. Люди были вне себя. Какая дикая неблагодарность! Порок, как вы понимаете, распространяется изнутри. Все это я, запинаясь, изложил генералу. Он поднял глаза от зеркала и очень тихо сказал: «Люди требуют казни?»

Салли подняла глаза, и на мгновение Лив почудилось, будто жене Мортона неприятно от того, что история принимает столь вульгарный и неуместный оборот.

Однако ее муж стоял далеко и, глядя в камин, продолжал рассказ: