Расколотый рыцарь (ЛП)

— Почему я здесь? — спросила я. И почему сейчас? Смерть отца была несколько месяцев назад. Что тут можно было обсуждать?

— Дрейвен убил твою мать. — Его заявление, тон, были полны яда.

— Я не верю, что это правда.

Конец дискуссии. Я навсегда останусь верна Дрейвену. Да, он был преступником. Очевидно, что он не ладил с шефом. Но, насколько я понимала, тема Дрейвена была закрыта.

У Маркуса отвисла челюсть. Настроение в комнате изменилось. Напряжение вернулось, когда его взгляд стал жестче. Он переместился в кресле, его ножки заскрипели о бетонный пол, когда он достал из кармана пакет.

Комната закружилась, когда он положил его на стол между нами.

В прозрачном пластиковом пакете лежало ожерелье моей матери. Это было ожерелье, которое я искала после ее смерти. Ожерелье, которое я подробно описала владельцам ломбардов в Клифтон Фордж и десяткам людей по всему штату.

Откуда оно у него? Было ли оно на ней, когда она умерла? Все остальное с того ужасного утра — ее сумочка, чемодан, который был в мотеле, даже ее зубная щетка — было возвращено мне после того, как полиция сочла, что это не относится к расследованию.

Было ли это ожерелье уликой? Если да, то почему оно не было включено ни в один из судебных материалов? Джим позволил мне просмотреть материалы дела Дрейвена в прошлом месяце. Я просила его об этом. Умоляла, на самом деле. Мне нужна была эта деталь. Там не было упоминания об ожерелье.

— Вы узнаете это? — спросил Маркус, хотя он уже знал ответ. Я даже не пыталась скрыть свою реакцию.

— Да. Оно принадлежало моей матери.

Изящная золотая цепочка не сверкала под пластиком. Она была тусклой и покрытой черным налетом. Кристалл в центре кулона "Северная звезда" имел кольцо грязи и копоти вокруг основания, как будто кто-то протер только большую часть камня. Только в центре было достаточно чисто, чтобы уловить отблеск верхнего люминесцентного света.

— Помнишь, прошлым летом тот человек сгорел до смерти в хижине в горах?

Мне потребовалось мгновение, чтобы осознать вопрос Маркуса. Затем замирающее чувство в моем нутре чуть не протащило меня по полу.

Речь шла не о Дрейвене или убийстве моей матери.

Дело было в хижине.

Это всегда возвращалось к этой гребаной хижине.

— Мм, да. Думаю, да. Это случилось прямо перед тем, как я переехала сюда. Я не отрывала взгляда от маминого ожерелья, делая все возможное, чтобы мой голос не дрожал. Я сидела на своих дрожащих пальцах.

Год назад я провела бесчисленное количество часов, репетируя, что я скажу, если меня арестуют. Я репетировала снова и снова, в душе или по дороге на работу.

Но ничего не происходило. Я успокоилась. Где теперь были эти отработанные фразы? Где фальшивый сюрприз?

Маркус дотронулся до пластикового пакета, потянув его на свою сторону стола. Я хотела схватить его и выхватить обратно, потому что, черт возьми, это ожерелье должно быть моим. — Этот пожар был холодным делом почти год. Следователи решили, что это был поджог, но мы не смогли найти никаких следов.

— Хорошо. — Я кивнула.

— В хижине было несколько вещей, которые мы связали с жертвой. Мы думали, что это ожерелье тоже его. Но оказалось…

Я подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом. — Это не так.

Как мамино ожерелье оказалось в той хижине? Я не надевала его в ту ночь. Я бы запомнила.

Я не надевала украшения на сон. Единственным исключением было мое обручальное кольцо. В ночь похищения я была в пижаме, с умытым лицом и вычищенными зубами, готовая ко сну. Кроме того, мама никогда не давала мне это ожерелье.

Последний раз я брала его в Денвере — когда? Мама одолжила его мне в колледже для третьего свидания. Свидание прошло ужасно, потому что парень выложил всего двадцать баксов за дешевую пиццу и решил, что этого достаточно для секса. Когда я отказала ему, он надулся и сказал, что больше не жди от меня вестей.

На следующий вечер мама пригласила меня на свидание между матерью и дочерью, с приличной пиццей, и я вернула ей ожерелье. Я дразнила ее, говоря, что это плохая примета.

Это был последний раз, когда я носила это ожерелье, я была уверена в этом.

Я отдала его обратно.

— Есть идеи, как оно туда попало? — спросил Маркус.

— Нет. — Черт. Я должна позвонить Джиму. Мне нужно было заткнуться и позвонить Джиму. Но откуда Маркус узнал, что это мамино ожерелье?

Мой позвоночник затрещал. Именно поэтому я была здесь, верно? Потому что он знал, что это ожерелье принадлежало маме, и привел меня на допрос. Означало ли это, что он знал, что я была в той хижине?

Или это была тактика — заставить меня ждать в этой комнате в течение часа, прежде чем войти, чтобы задать короткие, наводящие вопросы, которые загнали бы меня в угол? Я перемотала наш разговор назад, воспроизводя каждое свое слово и тщательно взвешивая их.

Если бы Маркус не знал, что это ожерелье принадлежало маме, я бы ему сказала.

Маркус Вагнер не был другом. Шеф был не на моей стороне.

Это означало, что я закончила разговор.

Почти.

— Как вы узнали, что оно принадлежит моей маме?