Расколотый Запад

Партийная система, ведущая свою историю от Французской революции, зачастую просто копируется. Но только в Европе она служит и делу идеологической конкуренции, позволяет непрерывно давать политическую оценку патологичным в социальном отношении последствиям капиталистической модернизации. Это способствует восприимчивости граждан к парадоксам прогресса. В споре консервативных, либеральных и социалистических проектов и трактовок речь идет о выборе одной из двух установок. Согласно первой, потери от дезинтеграции охранительных традиционных жизненных форм перевешивают выигрыши от химерического прогресса. Согласно второй, выигрыш от развертывающихся сегодня процессов творческого разрушения завтра перевесит страдания жертв модернизации.

В Европе долгие последствия классовых различий переживаются большинством населения как судьба, повлиять на которую можно только коллективными действиями. Так, в контексте рабочего движения и христианско-социальной традиции сложился солидаристский этос борьбы за «большую социальную справедливость» против индивидуалистического этоса справедливости успеха и достижений, этоса примирения с грубым социальным неравенством.

Сегодня Европа несет на себе печать опыта тоталитарных режимов XX столетия и опыта холокоста — практики преследования и уничтожения европейских евреев, в которую нацистский режим вовлекал и общества завоеванных стран. В форме самокритики споры об этом прошлом напоминали о моральных принципах политики. Повышенный порог чувствительности к нарушению личной и телесной неприкосновенности проявляется и в том факте, что Совет Европы и ЕС сделали условием вступления в свои ряды отказ от смертной казни.

Прошлое переполнено войнами; когда-то все европейские нации были вовлечены в кровавые столкновения. После окончания Второй мировой войны из опыта военной и духовной мобилизации друг против друга они пришли к выводу о необходимости создавать новые наднациональные формы кооперации. Успешная история Европейского союза укрепила европейцев в убеждении, что укрощение (Domestizierung) практики использования государственной власти и на глобальном уровне требует взаимного ограничения суверенного поля деятельности.

Каждая из великих европейских наций пережила период расцвета имперской мощи и (что в нашем контексте более важно) должна была переработать опыт утраты империи. Во многих случаях этот опыт упадка связан с утратой колониальных империй. Увеличивающийся временной интервал, отделяющий «сегодня» от имперского господства и колониальной истории, дал европейским державам шанс занять рефлексивную дистанцию к самим себе. Они получили возможность научиться воспринимать себя с точки зрения побежденных в сомнительной роли победителей, которым придется отвечать за насильственную, выкорчевывающую модернизацию. Такая позиция позволяет отказаться от евро-центризма и окрыляет кантовской надеждой на единую политику в пространстве всеобщего мира.

4. Может ли ядро Европы выступать в роли неприятеля? Ответы на вопросы [17]

Вопрос. Если читать ваше воззвание параллельно с вашей статьей «Что значит разрушить памятник?» (Frankfurter Allgemeine Zeitung, 17.4.2003), то складывается следующее впечатление. Вы исходите из того, что США утратили роль нормативного авангарда XX века, и провозглашаете Европу новым территориальным и моральным авторитетом для наступающего XXI века. Но если это утверждение должно служить цели обозначить Европу как определяющего актера на мировой политической сцене, то не угрожает ли это — вследствие подчеркивания европейской самобытности — контрпродуктивными последствиями для Запада вообще и для отношений между Европой и США в частности?