— Сидор Никифорович, к тебе Анатолий Афанасьевич…
Любка удивленно посмотрела на своего спутника:
— Вы Анатолий Афанасьевич?
Но в этот момент раздался старческий хрип:
— Проси, проси…
Они вошли в продолговатую, тесно заставленную со всех сторон шкафами и стеллажами комнату. Отовсюду на них смотрели корешки старинных книг и журналов. На круглом столике у окна сгрудились какие-то давно позеленевшие от времени бронзовые статуэтки. В простенках висели картины не известных Любке художников, гравюры, репродукции со старинных портретов писателей. Почти у самих дверей, слева примкнул к стене столик со стеклянной крышкой, под которой темнели сотни пожелтевших монет.
«Как в антикварном магазине», — подумала Любка. Ее вдруг охватило радостное волнение. Захотелось покопаться в книгах, коснуться руками всего, что наполняло эту комнату.
— Проходите, Анатолий Афанасьевич, проходите, — повторял из-за большого книжного шкафа тот же хриплый голос.
За шкафом, на диване, высоко на подушках полусидел сухонький старичок с отросшими после стрижки серебристыми волосами, аккуратной седой бородкой и топорщащимися кверху усами. Рядом с постелью раскинул ветви старый фикус, около которого лежала раскрытой какая-то книга.
— А это наш сотрудник, лаборантка-филолог Любовь Васильевна, — сказал синеглазый, пожав сперва протянутую стариком худую дрожащую руку.
— Очень рад, очень рад, только вы меня уже простите ради бога, — начал было больной, но синеглазый вынул из записной книжки аккуратно сложенный вчетверо лист меловой бумаги со штампами и печатями и, развернув его, передал старику.
— Премного благодарен за заботу, премного, — повторил старик, волнуясь, и позвал жену.
— Покажи, Митрофановна, там за шкафом отобранные книги, пусть Анатолий Афанасьевич с товарищем посмотрят их, да надо бы как следует упаковать…
— Не беспокойтесь, Сидор Никифорович, мы неё сделаем сами.
За шкафом на полках было сложено несколько кип книг в темных тяжелых переплетах.
— Можно посмотреть? — как-то нерешительно спросила Любка Василька, осторожно прикасаясь к лежавшей сверху книге.
— Не только можно, но и надо, а то старик еще насует нам всякой всячины.
Любка не слыхала последних слов синеглазого. Она откинула тяжелую темную крышку переплета и прежде всего увидела цифру: 1787.
— Вот так издание, — прошептала она и стала читать надпись на титульном листе:
«Полное собрание Сочинений в стихах и прозе покойного Действительного Статского Советника ордена Святой Анны Кавалера и Лейпцигского Ученого Собрания Члена Александра Петровича Сумарокова.
Собраны и изданы в удовольствие любителям Российской Учености Николаем Новиковым».
— Ой, как интересно, Василек, — прошептала она. Но тот даже не взглянул. Он продолжал придирчиво перебирать книги и складывать их аккуратными стопками.
А вот еще одна толстая книга. Любка снова читает:
«Описание всех обитающих в Российском Государстве народов. Издано в Санкт-Петербурге при Императорской Академии Наук в 1799 г.»
Любка продолжает читать:
«Словарь достопамятных людей Русской земли, содержащий в себе жизнь и деяния знаменитых Полководцев, Министров и Мужей государственных, великих Иерархов православной церкви, отличных Литераторов и Ученых».
— Кто он? — шепотом спрашивает Любка синеглазого, просматривая толстый «Псалтирь», изданный еще при императрице Елизавете Петровне в Киево-Печерской лавре в 1750 году.
— Любопытный старик. Самоучка. Стал букинистом. Собирал всё, что попадало под руки. Всю жизнь прожил за счет книг и теперь их понемногу распродает.
— Там вы увидите сочинения нашего доброго соотечественника, первого русского партизана Дениса Васильевича Давыдова, вы знаете, как я эту книгу добыл? — раздался из-за шкафа голос. — Я вынул ее из огня. Пожар был в городской библиотеке. Я спасал тогда книги, сам чуть не сгорел. Мне эту книгу с дарственной надписью преподнесли. Она сердцу моему очень дорога, Анатолий Афанасьевич…
— Нашел, нашел, Сидор Никифорович, — отвечал синеглазый, открывая коричневый том сочинений знаменитого партизана, изданный в Петербурге в 1838 году. На титульном листе книги было написано: