Расовая теория

— Тебе, значит, нравятся звери? — спросила Дотти.

Я как-то замялся, смешался и поставил Ларгу на пол; она тут же попыталась вскарабкаться по моей штанине.

— Он им нравится, вот что любопытно, — сказал Эрзинг и подошёл ко мне. Ему пришлось нагнуться, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. — Знаешь, Ли-Рэй, — сказал он, пристально глядя на меня, — я хочу, чтоб ты знал: я ненавижу твой Кэлнор. Изо всех сил. Но лично к тебе это не относится. Ты тут — такой же, как я. Тебе врагов и без меня хватит, а я хорошо себе представляю, каково это — когда людей от тебя тошнит, а ты не виноват. От тебя тошнит, Ли-Рэй, но ты не виноват, что таким уродился. И — чтоб я сдох, если тебя попрекну хоть раз. Подло попрекать в том, в чем вины нет.

От взгляда лаконца меня слегка тряхнуло. Тебе, наверное, говорили, Проныра: когда вы нервничаете или кого-то пристально изучаете, взгляд у вас — как лазерный резак. А Эрзинг смягчить эффект даже не пытался, будто хотел, чтобы я с самого начала понял, с кем имею дело, и принял — ну, или не принял и как-то это обозначил.

Я принял. Мейна через Эрзинга говорила довольно жестокую, но стопроцентную правду. Я решил ответить тем же — и будь что будет.

— Эрзинг, — сказал я, собравшись с духом, — меня и тошнит, и я боюсь тебя. Ты, наверное, знаешь… ну, что Лакона — в сфере интересов Кэлнора, и предполагается, что вас… В общем, наши мечтают о войне. А ты — парапсихик и урод, меня учили, знаешь… Убивать. Но я не хочу.

— Почему? — спросил Эрзинг, щурясь.

Дотти и Хнжу стояли за его спиной, молча, и очень внимательно слушали. Настороженный взгляд Дотти я помню до сих пор, будто он сфотографирован у меня в голове.

Они ждали, что я отвечу.

— Потому что умирать больно, — сказал я.

— Так другим же, — хмыкнул Эрзинг.

— Так из-за меня же, — огрызнулся я, совершенно не понимая, как объяснить. — Ты слышишь мысли?

Эрзинг снова уставился на меня — насквозь.

— Ага, — сказал он странным тоном. — И что?

— Вот и слушай, — сказал я и даже подошел к нему на шаг. — Слушай, правду я говорю или нет. Я ничего плохого вам не сделаю. Меня Мать Хейр спасла от смерти.

И тут меня обняла Дотти.

Я поразился… Да что там! Я был потрясен! У меня в голове вертелось: «Они же от нас умирают! Они же от нас умирают!» — и вдруг стало до острой боли страшно за нее. Она далась мне в руки так же доверчиво, как ручной тушканчик — ужасно уязвимая.

И сказала:

— Я тебе верю. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь предложил Эрзингу покопаться у него в голове. Все боятся; у всех — тайны.

— Плевал я на свои тайны, — сказал я.

Клянусь кровью, расой и всеми нашими предками, Проныра, я вправду так думал. Может, будь я старше и умнее, может, погрузись я в войну постепенно, в более зрелом и здравом возрасте — из меня и вышел бы тот самый диверсант, стать которым я хотел себя заставить. Но я был тупой зверёныш, которому всё время хотелось каплю удовольствия, как таким зверятам всё время хочется жрать — и предвкушение удовольствий, незнакомых кэлнорцу, было разлито по всей Мейне ровным слоем. Я не мог противиться.

Я не мог противиться, когда ощущал доверие других существ. Это ощущение было очень внове — и оно было блаженным, более сильным, чем мгновенная власть над другим после победы в драке.

Противиться проявлениям симпатии и дружбы я тоже не мог: дома меня этим не баловали.

И тут я ощутил, что меня тычут в локоть чем-то твёрдым и плоским.

Я оглянулся и увидел, что Хнжу держит в лапах плоскую тарелку, а на ней лежит кусок какого-то лакомства. Краем тарелки он меня ткнул. Я оценил, что не лапой — мне удалось сдержаться и не шарахнуться.

Дотти отпустила меня. Эрзинг скрестил руки-манипуляторы на груди бронескафа и, ухмыляясь, наблюдал за нами.

— Что это, Хнжу? — спросил я.

Он шевельнул усами и затрещал-заскрипел — мне пришлось напрячься, чтобы разобрать слова.

— Человеческое угощение, Ли-Рэй. Это человеческое угощение из герметика для ёмкостей с жидкостью и волоконной теплоизоляции. Гуманоидам это нравится, многим гуманоидам это нравится, брату и сестре это нравится. Хочешь попробовать, Ли-Рэй?

Пока я пытался понять, что он имеет в виду, Дотти рассмеялась:

— Жук, ты забыл разжёванную жевательную резинку и пыль, которую мы с Эрзингом вымели из-под кроватей! А так — да, правильный рецепт!

Я беспомощно посмотрел на Эрзинга.

— Жучара пытается хохмить, — серьёзно объяснил Эрзинг, и Дотти снова захихикала.

Я взял тарелку, и тушканчик посмотрел на неё с живым интересом.

— Он тоже ест теплоизоляцию и подкроватную пыль? — спросил я.

— Все мы едим разную дрянь, — невозмутимо пояснил Эрзинг, и Дотти взвизгнула от восторга. — Чем Ларга лучше?

— Спасибо, Хнжу, — сказал я, совсем растерявшись.

— На здоровье, — скрипнул Жук. — Ты — гуманоид. Всё правильно.

Так я был принят в это очень странное общество.

Мы с Дотти помогли Эрзингу снять бронескаф — да, Проныра, и я. Мне было жутко, любопытно и ещё как-то; слово «жалость» в мой лексикон не входило, да я и не жалел Эрзинга, чувство казалось сложнее. Я просто увидел его — каким он стал, повзрослев — и мне стало не по себе.