Расовая теория

— Товарищ, — сказал я тихо и ткнул в тавро на щеке, — сделайте, пожалуйста, чтобы у меня на лице не было этого знака. Уберите его, пожалуйста. Насовсем.

Подвижное и лукавое лицо недочеловека на миг замерло — но он тут же улыбнулся.

— Товарищ кэлнорец, — сказал он на кэлнорском, — вы — очень интересная личность. Я кое-что знаю о вашем родном мире, но о бойцах Железной Когорты, желающих избавиться от знака собственного высокого статуса, я даже баек не слышал. Ведь истинным бойцом можно стать только по праву рождения, да? Кровь и раса же… Вы ведь появились на свет с этой хре… штуковиной?

— Да, — сказал я. — Я родился, это наследственная штуковина, но вы, может быть, можете как-нибудь ее срезать или выжечь? Если это больно, ничего.

— Ваша отвага, товарищ боец, внушает уважение, — сказал лавиец серьёзно, — но убрать не выйдет. Вы, очевидно, знаете: создавая эту модификацию, предки генных инженеров Кэлнора постарались на славу: боец мог потерять полчерепа, но не эмблему Железной Когорты — логично? Так что, срежем мы или выжжем — клеймо восстановится вместе с вашими живыми тканями. Впрочем, мы на Мейне и нашему разуму нет преград, товарищ. То, что нельзя отскрести, можно замазать.

— Как это? — поразился я, и лавиец показал, как.

Биологический грим, пояснил он, накладывается, как вторая кожа, а уж на нем мы нарисуем все, что угодно. Шрам, чешую, имитацию татуировки — хоть третий глаз. Только выбирай.

— Я могу сделать вас на некоторое время настоящим мохнариком, живым мертвецом, языческим божеством или боевой машиной, товарищ, — пообещал художник. — Я всякое делал. Только скажите.

Я выбрал. Лавиец возился со мной несколько часов, но результат стоил того. Когда работа была закончена, я с наслаждением увидел в громадном зеркале странное и безродное существо, помесь кэлнорца с генетическим мусором — или, если хочешь, Проныра, мусор как таковой. На моей голове топорщился жесткий ежик цвета латуни, а во всю щеку расползлось багровое родимое пятно, из которого росли целые пряди длинных рыжих волос. Оно выглядело не как грим для игры, а как настоящая мутация. Художник пообещал, что маскарад продержится не меньше шестидесяти суток — и я упоенно думал о шестидесяти сутках, свободных от Кэлнора и от статуса ЮнКомСотни с высоким индексом.

Я хотел ощутить себя свободным и цельным — а в роли ЮнКомСотни с индексом больше ста это не выходило.

А лавиец, стянув латексную перчатку, подал мне руку жестом восхитительного мейнского доверия.

— Приходи, когда начнёт смываться, товарищ, — сказал он совсем по-свойски. — Мы сделаем что-нибудь еще. Шрам. Коросту. Протез щеки… ну, придумаем.

— Спасибо, — сказал я прочувствованно. — Вы, товарищ, меня очень здорово поняли.

Лавиец улыбнулся и кивнул.

Между тем, сердце у меня колотилось, словно после тяжелой тренировки. Я наслаждался ощущением невероятной власти над собственным телом. До сих пор такой власти не давал никакой спорт: ловкость и физическая сила были моей обязанностью, очередным долгом перед великой Родиной, а изменение лица — личным желанием, крамолой, преступлением и неизъяснимым запретным кайфом.

Я снова крал себя у Кэлнора.

Выйдя из мастерской лавийца, я увидал в гостиной, изображающей рубку крейсера, Эрзинга, Дотти и Жука, они встретили меня восторженными воплями — праздник продолжался. Эрзингу выкрасили его бесцветные волосы в алый цвет с золотыми кончиками и подняли их стоймя, превратив голову в горящий факел. Дотти щеголяла копной косичек, в каждую из которых вплели неоновую нить — а в крыло носа сестренки вставили крохотный сверкающий камешек. Панцирь Жука сиял, как никелированный — яркое серебро сходило в синь к его голове и в зелень — к лапам.

Мы стали яркими, как вспышки ракет в ночных небесах, подумал я с наслаждением.

Мать Хейр, помолодевшая и весёлая, с серебряной мортисянской звёздочкой вокруг наружного угла глаза, восхищенно ахнула, увидев нас.

— Орлы! — воскликнула она, всплеснув руками. — Потрясающе! Я уверена, Простор содрогнется! Можно считать, что Галактика уже у ваших ног.

Почему-то это ее замечание (изрядно насмешливое) вызвало у всех нас, считая Жука, ту детскую радость, от которой хочется прыгать и кричать — а я-то думал, что уже слишком взрослый для этого чувства.

Меня тревожила только одна вещь.

Я увидел, как Мать Хейр расплачивалась с художниками из салона кредитками Лави, плотными прямоугольниками перламутрового оттенка — и я мгновенно вспомнил вечные поучения родни. Я, выходит, вынудил Мать, которая и так бесконечно много для меня сделала, потратить деньги на ерунду?!

Неужели, подумал я почти в панике, Мать сейчас думает, что у меня глупые и разорительные прихоти?! Я беспомощно взглянул ей в лицо, боясь увидеть на нем привычный упрек — но Мать неожиданно улыбнулась и погладила мою голову в непривычной жесткой щетинке: я почувствовал, как щетинка шуршит о её кожу.

— Уж не жалеешь ли ты этих денег, Ли-Рэй? Не стоит. Нам всем хотелось отметить твое прибытие чем-то веселым — а оплатил Кэлнор.