Распад

— Вы хотите есть? Мы принесем вам еды. Что, если попадетесь шерифу округа? Вы думаете, что это будет забавный опыт для янки, который перебежал дорожку Зеленому Хью? Подумайте головой, приятель.

— Если это случится, я буду писать жалобу в американское посольство.

— Очень смешно. Прекратите валять дурака, ладно? Мне пришлось прибегнуть ко многим хитростям, чтобы поселить вас здесь, в Холли-Бич, это было нелегко. Если вы меняете маршрут, я не могу ни за что отвечать.

— Давай трогайся, — посоветовал Оскар Грете. — Жюль, я ценю ваш профессионализм, я действительно вас ценю, но сейчас мы должны двигаться, и не имеет смысла тратить время на споры.

— Ладно, — недовольно пробурчал Фонтено. — Езжайте по восточному шоссе, я вас догоню.

Оскар повесил трубку и вернул Грете телефон.

— У тебя когда-нибудь был телохранитель? — спросил он.

Она кивнула.

— Однажды. После сообщений о Нобелевской премии. Там говорилось обо мне и о Дэнни Ярвуде. Как только это появилось в новостях, Дэнни начал получать все эти угрозы от защитников прав животных… Никто никогда не угрожал мне, и это было так типично. Они стали угрожать Дэнни. Мы поделили Нобелевку, но я отвечала за всю лабораторную работу… Мы были в относительной безопасности, пока о нас говорила пресса, но преследователи просто выжидали момент. Позже они напали на бедного Дэнни и сломали ему обе руки.

— Вот оно как.

— Я всегда полагала, что настоящие сумасшедшие, выступающие против науки, — это просто газетная выдумка. Обычно эти борцы за права только врывались в Лаборатории и крали животных.

Она тщательно следила за движущимися им навстречу огнями фар, вцепившись в руль узкими руками.

— Дэнни был невероятно порядочный человек. Он помещал мое имя на всех документах обязательно на первое место. Это была моя гипотеза, я проделала всю лабораторную работу, и он соблюдал этику. Он был просто ангел. Он боролся за меня и отстаивал меня, он никогда не позволял им забывать обо мне. Он везде, где мог, выставлял мои заслуги, но они следили за ним и избили, а меня полностью проигнорировали. Его жена ненавидела меня до дрожи.

— А где доктор Ярвуд сейчас? С ним можно пообщаться?

— О, он ушел из науки. Он занимается теперь банковским делом.

— Ты шутишь? Банковское дело? Он же получил Нобелевскую премию по медицине.

— Да Нобелевская теперь ничего не значит, после тех скандалов по поводу взяточничества в Швеции… Многие решили, что мы именно потому получили премию, — подумать только, женщине даже нет еще тридцати! — они затеяли настоящую травлю. Меня это не волновало, я просто наслаждаюсь лабораторной работой. Я люблю находить подтверждения гипотезам. Люблю процедуры, люблю оформлять все по правилам. Мне нравится честный и суровый труд. Еще нравится видеть все это напечатанным, когда все разложено по полочкам, все плюсы-минусы, выдержанно и строго. Тогда это знание. И это навсегда.

— Грета, ты правда любишь свою работу. Я это уважаю.

— Это очень трудно. Как только становишься известным, тебе больше не дают работать. Они проталкивают тебя по иерархии, находится миллион глупых поводов, чтобы отвлечь отдела. Это уже не имеет ничего общего с наукой. Это все означает просто возиться с вашим уже законченным творением. Вся современная система науки — только тень того, чем она была в Золотом веке — во время первой холодной войны. Но… — Она вздохнула. — Я не знаю. Со мной-то все было хорошо. Другим пришлось ведь намного хуже.

— В смысле?

— Была такая женщина Рита Леви-Монтальчини. Ты слышал о ней?

— Нет, но надеюсь услышать от тебя.

— Она тоже была нобелевским лауреатом. Еврейка, в тридцатых годах прошлого века, в Италии. Занималась нейроэмбриологией. Фашисты пытались ее отыскать, и она скрывалась в деревне в какой-то лачуге. Она сделала инструменты из проволоки, доставала для работы обычные куриные яйца… У нее совсем не было денег, и она должна была все время скрывать свое лицо, правительство буквально охотилось за ней, чтобы убить. Но она, несмотря ни на что, сумела получить нужные результаты в своей самодельной лаборатории, самые главные результаты… Она пережила войну, и она уехала. Она бежала в Америку, и ей дали действительно большую лабораторию. Она дожила до девяноста лет, стала нейрологом, знаменитым на весь мир. Она — это как раз то, о чем я говорю, эта Рита.

— Ты не хочешь, чтобы я взял руль?

— Извини, что я плачу.

— Все в порядке. Ты просто освободилась от напряжения.

Они вышли в темноте и поменялись местами в автомобиле. Он тронулся с места, с громким хрустом разбрасывая устричные раковины с обочины. Он уже давно не садился за руль. Он постарался сосредоточиться и быть внимательным. В его планы не входило разбиться. Все становилось все более интересным. В сексе у них был полный провал, но секс в любом случае — лишь часть всего остального. Он нашел подход к ней. Найти подход — именно на это он и рассчитывал.

— Оскар, ты не должен позволить им уничтожить мою Лабораторию. Я знаю, что она никогда не соответствовала тому, что из нее раздули, но это особенное место, оно не должно быть разрушено.