Распад. Судьба советского критика: 40—50-е годы

Трудно представить, с каким ужасом читали нормальные люди этот текст. Кроме того, большинство советской элиты, и в том числе и писатели, знали этих «извергов человеческого рода» многие годы, лечились у них сами и лечили свои семьи и детей. Ощущение безумия, нового витка антисемитизма не могло не вызвать общий шок. Несколько месяцев, предшествующих смерти Сталина, даже люди нормальные и крепкие отличались особенно неадекватным поведением.

Дело врачей — это не только история сталинского антисемитизма, это последняя петля огромной паутины, в которой, наконец, запутался и погиб сам вождь всех народов. Старость, зависимость от медиков делали его вечную подозрительность и вовсе гипертрофированной. Но главное, Сталин, сам неоднократно использовавший врачей в своих целях, а именно в устранении его предполагаемых противников, теперь не мог не думать, что с ним сделают то же самое.

Любая паранойя имеет вполне реальные основания. По сути, это бумеранг, возвращающий подлые поступки к их создателю. Если человек обманывает, лжет, подкупает людей в своих целях, то рано или поздно ему будет казаться, что так делают и остальные. На этом порой основана психология тайных служб и людей, работавших в органах безопасности, которым порой невозможно представить, что люди делают что-либо без задней мысли и тайного умысла. Так или иначе, но Сталин дошел до столь опасной черты, за которой начиналось настоящее безумие.

Спустя месяц, 13 февраля 1953 года, в «Правде» была опубликована статья Бубеннова «О романе Гроссмана "За правое дело"». Начав с того, что в романе есть яркие сцены, отдельные главы интересно написаны, Бубеннов почти сразу же переходит к тому, что образы советских людей автором романа принижены, они серы и обыкновенны, не отражена руководящая и организующая роль партии, а также в Сталинградской битве не показан рабочий класс. Что же касается философии романа, то она вызывает самую большую ярость, рассуждения о корнях нацизма, фашизма, причинах войны названы критиком «пустой болтовней».

Заканчивается статья в «Правде» не только приговором роману Гроссмана, но, в первую очередь, всем тем, кто посмел его высоко поставить: «…в оценке романа В. Гроссмана "За правое дело" проявились идейная слепота, беспринципность и связанность некоторых литераторов приятельскими отношениями. Не трудно видеть, какой ущерб наносит все это развитию советской литературы».

Видно, как копилась ненависть не только к Гроссману, но и ко всем, кто ему помогал. Но надо было выбрать время, которое позволило бы нанести смертельный удар.

«Статья Бубеннова — палаческая, — писал Семен Липкин, — мы, к нашему несчастью привыкли к палаческим статьям о литературе и искусстве, но тут в палаческом ремесле намечалась, какая-то новация, и читатели это поняли»[265].

Дальше посыпались гневные рецензии. Собрания, на которых критики, называвшие ранее роман Гроссмана «советским "Войной и миром", говорили, что эта книга «плевок в лицо русского народа»[266].

Весь период с 13 февраля по 3 марта 1953 года, когда было особенно страшно, Гроссман прятался на подмосковной даче Семена Липкина, стараясь никуда не выезжать и не выходить.

А тем временем Фадеев начал «принимать меры». Сначала он вызвал Гроссмана к себе домой и стал уговаривать его покаяться, публично отречься от романа. Гроссман категорически отказался.

И вот тут-то Фадееву понадобилось кого-нибудь принести в жертву. Выбор пал на Тарасенкова. Он, который последние годы во всем следовал линии Фадеева и старался не высовываться, стал заложником «дела Гроссмана».

М.И. Белкина писала в отрывочных воспоминаниях: «Громили и Гроссмана, и Гурвича, и отдел критики, которым руководил Тарасенков, и журнал в целом. Василий Семенович держался независимо и стойко, он ничего не признавал, нигде не появлялся и этим еще пуще бесил тех, кто размахивал нагайкой. Тарасенков, конечно, бегал бы на все собрания и проработки и каялся бы и признавал "ошибки", но у него было предынфарктное состояние, он лежал.

В разгар событий позвонил Фадеев, поздно, должно быть из дому, уже после очередного собрания. Я слушала по отводной трубке.

— Тебе придется подать заявление об уходе из журнала по болезни… Ты ведь и правда болен! Тебе так будет лучше… — и, злясь, должно быть, и на себя и на то, что Тарасенков стал что-то возражать, уже на высоких нотах кричал: — Не подавать же мне в отставку или снимать Твардовского?! А этой банде антисемитов надо бросить кость! Вот ты и будешь это костью! Пускай подавятся смоленским мужиком!.. Сам понимаешь, тут без оргвыводов никак нельзя!..»[267]

Роман редактировал сам Фадеев, и все его требования учитывались Твардовским и Тарасенковым, но это не имело значения.

Тарасенков конечно же написал заявление об уходе. По иронии судьбы, заявление было подано 22 марта 1953 года, когда весь кошмар, связанный с «убийцами в белых халатах» остался позади.